все взрослые парни и мужики, что были тут в зале, а их тут по меньшей мере человек сто, да какое тут, больше, такого я не видел никогда. Я даже смог встать и уйти, тоже не скрывая слез. Меня никто не остановил, никто не окликнул, и это было очень хорошо. Меня, наконец, пробило. Спустя полгода жизни в другом времени меня так долбануло по мозгам, что я, честно говоря, засомневался, есть ли они, мозги-то. Я попал сюда, пошел со всеми на фронт, научился воевать, убивать, выживать, дружить и ценить, но… Я не отсюда. Мне только сейчас удалось понять, почему я так легко шел под пули, буквально лез на врага. До меня дошло – и я испугался. Испугался того, что больше не смогу, когда настанет время, вернуться на фронт. Мне было легко, потому что пытался просто применять знания, шел вперед, не думая, как делают здесь, а так, как делают Там. Здесь, когда путь перекрывает пулеметный дот, его пытаются и грудью закрыть, и целой ротой лечь, если нужно, но дать пройти другим, возможно, по твоему трупу пройти. А я поступал совсем не так. Где кто-то хотел броситься под пулемет, я просто искал удобную позицию и уничтожал прицельным огнем и пулеметчика, и тех, кто придет к нему на смену. Вместо того чтобы лечь под танк с гранатой, заставив ценой своей жизни остановиться смертоносную машину, я придумывал способ, как ее уничтожить, оставаясь в живых, и ведь получалось! Иногда люди на меня смотрели, не понимая, что я делаю, даже ругались, когда я, подстрелив одного фрица в ногу, спокойно дожидался, когда за тем придут товарищи, отстреливая их как зайцев. Для местных это дикость, бесчеловечность. А как на меня в первый день смотрел лейтенант Нечаев, когда увидел, что я подсовываю гранату под труп немца… Если в СССР есть специальный человек или целая контора, что отслеживает все непривычное, то… скоро за меня возьмутся. Через час примерно, когда я сидел на улице, дышал морозным воздухом через самокрутку, меня нашли.
– Слышь, сержант, это что такое было-то? – Капитан ГБ тоже присутствовал на нашем маленьком концерте.
– Что-то случилось? – как бы непонимающе спросил в свою очередь я.
– Ты что там с нами сделал? Все как один в слезы ударились! – А капитан-то и сам, видимо, всплакнул, вон глаза какие краснющие.
– Да нашло что-то, виноват, – спокойно ответил я.
– А что это за песня? Никто такой не знает, даже не слышали.
– Да паренек один стихи прочитал мне, там, в Сталинграде… – я опустил взгляд в землю. – Я просто попробовал музыку добавить, как, получилось?
– А как ты думаешь? Там все просто в ступор впали, как гипноз какой-то! Меня тоже пробрало. Я ведь здесь не всегда в тылу отсиживался. Воевал под Харьковом, был оперативником в одном полку, там ведь и повара воевали, хотя ты же сам там был, знаешь, о чем говорю. Здесь я оказался по ранению, да командование так тут и приказало оставаться, работы-то везде хватает.
– Я не помню, что было до Сталинграда. С головой что-то случилось после близкого взрыва, вроде как память отшибло. Доктора говорили, что это последствия тяжелой контузии, я имя-то свое только из документов узнал.
