и продолжительно откашливался. Почему-то зашел разговор о том, что слюна – пена буйного аппетита – бывает настолько обильна, что медленно затопляет дыхательное горло.
Татьяна Евгеньевна была обладательницей ярко-пятнистых щек, мелкая россыпь кармина. Изредка у нее появлялся скучающий взгляд, который вместе с этими красноватыми разводами сразу казался болезненно беспомощным. Но, слава богу, часто и охотно она улыбалась, и тогда пятна всплывали к скулам и соединялись в сплошной интенсивный румянец, сразу восстанавливающий в ней впечатление беспечной свежести.
Именинница. На опущенной чуть ниже крыльев носа тонкой перегородке между узких ноздрей у Юлии – если смотреть сбоку – было два мелких скульптурных скола, одинаково закрашенных розовой тенью. Идеальной красоты колумелла. Ошибившись как-то, она положила мне дополнительный кусочек торта в свое блюдце. Сразу стало вкуснее. Потом озаботилась, чье это было блюдце, и – мое, мое, сказал я, скрывая странное волнение.
Выяснилось, что ее отец не разбирается в устройстве парусного судна, хотя всегда мечтал выучить правильные названия мачт. Я пообещал принести Стивенсона – полный свод необходимых сведений. Мои знания вызвали одобрение без проверки. Я разомлел и был уже готов порассуждать о тяготах с памятью. Но меня перебило то, что Илья Анатольевич отлучился к себе в комнату и вдруг, явившись, вручил две роскошные африканские маски, щедро занавешенные бусами и перьями, причем их таинственная агрессивность сказывалась только в том, что их не хотелось примерить. Кажется, это было и невозможно – слишком близко посаженные глаза, маленькое расстояние до рта, неудобные острые впадины под виски. Не для собачьего ли черепа это делалось?
Возможно, давлением в виски потом уже ощущалось внутреннее наказание за маленькое преступление – этот день, который я украл у провидения. Или все-таки есть законы, которые даже это запрещают? И есть в памяти такая странная недостоверность – особенно у наиболее отчетливого прошлого. В этом прошлом все равно нет никаких способов убедиться! Память – это проблема уже потому, что ей приходится верить на слово. Как бы мне хотелось постичь убедительность памяти тех счастливцев, которые не сомневаются в ней. Никаких явных доказательств этого вечера у меня не осталось.
Уже опаздывая, второпях я приобрел примечательную вещицу, за которую мне тут же стало стыдно. Столбняк вселенского уныния подержал меня на крыльце несколько бездумных минут и дозволил поиски чека, которого я, естественно, не брал. Возврат был невозможен, а для новой покупки был нужен другой капитал. Мой капитал не подлежал размену: будь я расточительным магнатом, я бы все равно не помнил, откуда берутся деньги.
У меня в руках была плоская коробочка с убогим графическим изображением только что приобретенной штуки. Это было хрустальное подобие прозрачной скалы, внутри которой крутилось колесико меж двух шатких ведерок в виде сердец. Из верхнего сердца – из самого низа условного
