того хуже, «искупаться в океане». В таких случаях спрашивающий просто чувствует себя оскорбленным, а это, сказать по чести, вовсе не метод – начинать свое пребывание в незнакомом месте пусть с легкого, но оскорбления хозяев – и опять от Пиолина повеяло чем-то неприятным, так что меня даже передернуло невольно.
Я насупился и раздраженно заметил, что вполне можно представить себе таких, которые именно для обозначенных Пиолином целей сюда и едут, более того, таких пожалуй наберется несомненное большинство, но Пиолин замотал головой и дальше понес уже полную чушь, а я вспомнил, что очень голоден, и решил тогда, что терпеть все это больше нельзя. Тут же, словно прочитав у меня в мыслях, он замолчал и превратился в того Пиолина, который вошел в мою комнату два часа назад – пожилого, любезного и очень обычного содержателя гостиницы. Он изысканно извинился за свою болтливость и сказал, что он лично уже очень даже не прочь перекусить и подмигнул при этом. Потом он добавил, что очень сожалеет о своей забывчивости – ведь гость наверное умирает от голода, а его мучают беседами, тогда как давно пора уже расширить знакомство с гостиницей и вообще гостеприимством города М., для чего самое правильное – это пойти в ресторан внизу и как следует поесть.
Он направился было к двери, но вместо двери вдруг оказался у окна и, барабаня пальцами по подоконнику, стал подробно рассказывать о жарком из кролика в красном вине с местным соусом из слив, которое нам сейчас подадут. Конечно, мне нужно было отказаться со всей твердостью, но бесполезная дискуссия истощила силы, и я сказал, не желая больше спорить, что если дело за мной, то я готов идти немедля. Пиолин однако остановил меня осторожным жестом и мягко проговорил, заглядывая в глаза: – «Вот только есть у меня к вам вопросец – по поводу сходства душ, так сказать. Признайтесь-ка…» – и он опять осведомился о цели моего приезда в город М., как будто и не было предыдущего получаса и наших с ним истязающих перепалок, так что я в отчаянии опустился на кровать, где он сидел перед этим, осознавая, что меня оставляет выдержка, и я не могу бороться с этим человеком, а Пиолин с жаром стал объяснять мне, что он не хочет меня мучить и даже напротив рад сделать мне приятное, но это место нам никак не обойти, лучше уж сразу решиться и покончить – причем он даже не настаивает на полном перечне всех мотивов и подспудных причин, но ожидает хотя бы намека, хоть маленькой подсказки.
Потому что каждая подсказка по-своему верна, – говорил Пиолин, – и можно, постаравшись, отыскать компромисс, приемлемый для всех, так что никому не будет обидно. Но для этого нужно приложить усилие, да и добрая воля не помешает, сказать по правде, ведь компромисс не родится на пустом месте. И вот тут уж дело за мной: после того, как он, Пиолин, столько всего уже нарассказывал – и про город М., и про маленькие слабости его жителей – после того, как он был со мной откровенен, если не сказать доверчив, он полагает, что мне не пристало уходить в сторону и захлопывать перед ним дверь,
