другой сын Зевса, с простым смертным он не стал бы возиться, – отвечали тут же рядом.
– Но кто это может быть?
Они бы долго еще переговаривались, но ждать Парису было некогда.
– Я Парис, сын Данаи, заявил он, – и мне нужна ваша помощь.
– Да уж, отказаться нам не придется, – заявили сразу все старухи, – но что же ты хочешь от нас.
– Отыскать Медузу, – просто ответил Парис
Невидящие глаза устремились друг на друга, словно они могли видеть что —то и хотели разглядеть без глаз, а потом повторяли то, что услышали.
– Ты безумец, ты первый из всех, кто ее ищет сам, видно тебе жить надоело, – заговорила старшая из грай.
– Ты не хочешь вернуть свой глаз?
– А может ты свои молодые отдашь, они тебе уже и не пригодятся, как только с Медузой столкнешься, чего добру пропадать?
– Но мне до нее еще добраться надо, а вам все равно тут век коротать, – отвечал спокойно Персей.
Старухи поняли, что парень хотя и молод, но очень силен и упрям, значит, не стоило с ним связываться.
Им осталось только сказать, куда идти надо, и с радостью вернуть свою потерю.
Они возрадовались, и вскоре забыли о странном вторжении, они были уверены, что Медуза расправится с их обидчиком и отомстит за то, что эта парочка тут творила. О том, что их сестрица может сама пострадать, ни у кого и мысли не было.
Гермес только порадовался тому, что три старухи не смогли справиться с его братцем.
– Ну что же, гибкость и хитрость твоя творят чудеса, – говорил он задумчиво.
– Нам пора туда, тревожно мне за матушку, снилась она мне сегодня, – задумчиво говорил Персей.
Накануне он и на самом деле видел во сне Данаю и с той поры никак не мог успокоиться.
№№№№№№№№№
Медуза знала, что он направляется к ней.
Она радовалась тому, что удалось пройти противных старух.
– Они могли задержать моего Персея, – говорила она ворону, который оставался поблизости, но все время прятался от чудовища, чтобы не окаменеть. И все-таки единственный оставался ей верен, как можно было ее взять и бросить.
Медуза ценила его преданности и сетовала на то, что не могла как-то защитить его от такой вот своей неотразимости.
– Ты уж прости меня, ничего я не могу, – часто повторяла она, – и позаботься о себе сам.
Ворон что-то ворчливо каркал, но все-таки ничего не хотел делать больше, и улететь не мог, и оставаться тут было тревожно.
– Никогда бы не подумала, что могу потерять голову, – рассказывала Медуза, греясь на солнышке, – конечно, выбор у меня не велик, но говорят, что парнишка просто великолепен.
– Ты поосторожнее, влюбленность, это конечно бред, – каркал ворон, – но за спиной твоего возлюбленного и Афина, а ведь одного
