манерой говорить, – вид настоящего министра. Когда он при прощании положил мне руку на плечо, это выглядело, будто отец благословляет вас, отпуская во взрослую жизнь.
Холмс усмехался и потирал руки.
– Великолепно! – воскликнул он. – Положительно великолепно! Скажите мне, дорогой Мак-Дональд, эта приятная и интимная беседа происходила в кабинете профессора?
– Да.
– Красивая комната, не правда ли?
– Очень красивая – прекрасная комната, мистер Холмс.
– Вы сидели против его письменного стола?
– Совершенно верно.
– И вы оказались против источника света, а его лицо было в тени?
– Это, видите ли, происходило вечером, но свет лампы был направлен в мою сторону.
– Этого можно было ожидать. Обратили ли вы внимание на картину на стене позади кресла профессора?
– Для меня очень немногое остается незамеченным. Это, по-видимому, я перенял от вас. Да, я заметил эту картину.
– Это картина Жана Батиста Грёза.
Инспектор выглядел заинтересованным.
– Жан Батист Грёз, – продолжал Холмс, сплетая кончики пальцев и откидываясь на спинку стула, – был знаменитым французским художником, писавшим между тысяча семьсот пятьдесят восьмым и тысяча восьмисотым годами. Новейшая художественная критика ставит его еще выше, чем его современники.
Теперь инспектор слушал совершенно безучастно.
– Не лучше ли нам… – начал он.
– Мы именно это и делаем, – прервал его Холмс. – Все, что я говорю, имеет прямое отношение к тому, что вы называете Бирльстонской тайной. В известном смысле это можно назвать даже самым центром, средоточием ее.
Мак-Дональд слегка улыбнулся и вопросительно взглянул на меня.
– Вы мыслите чересчур быстро для меня, мистер Холмс. Вы отбрасываете одно или два звена, а для меня это уже препятствие, я не могу поспевать за вами. Что может быть на свете общего между давно умершим художником и Бирльстонским делом?
– Всякое знание полезно для человека, занимающегося расследованием преступлений, – заметил Холмс. – Даже такой незначительный факт, что в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году знаменитая картина Грёза «La Jeune Fille» на аукционе у Порталиса была оценена в миллион двести тысяч франков, может навести вас на кое-какие соображения.
Он оказался прав. Лицо инспектора выражало живейший интерес.
– Я могу напомнить вам, – продолжал Холмс, – что размеры жалованья профессора Мориарти можно узнать из любого справочника. Он получает семьсот фунтов в год.
– В таком случае, как же он мог приобрести…
– Вот именно. Как он мог?
– Все это прямо изумительно, – заметил инспектор задумчиво, – продолжайте, мистер Холмс. Меня это чрезвычайно заинтересовало. Любопытнейшая история.
Холмс улыбнулся. Искреннее удивление всегда радовало его – характерная черта истинного
