объяснения его враждебности к христианству нужно вспомнить кое-какие биографические обстоятельства его жизни. Я правильно запомнил?
Б. П.: О, конечно! В жизни Розанова имела место некая серьезная семейная драма. Еще молодым учителем гимназии он женился на Аполлинарии Сусловой – женщине, бывшей на 18 лет его старше. Она в свое время была подругой Достоевского и тому тоже много крови испортила. Суслова оставила Розанова, но не пожелала дать ему развода. А он вскоре женился на хорошей женщине – вдове священника с ребенком, и сам еще четверых детей завел. Они повенчались тайным браком, не имевшим никакой легальной силы, и семья Розанова, жена его и дети оказались как бы вне закона. Сколько он ни бился и ни старался это положение как-то выправить – всегда наталкивался на категорическое «нет» церковных инстанций. Разводами тогда ведь церковь ведала. И вот отсюда у него пошло критическое отношение не просто к церковному законодательству, а к христианству вообще. Нечувствование пола в христианстве стало ясно Розанову. И весь он отсюда вышел.
Христианство для Розанова – односторонне спиритуалистично, в сущности враждебно быту и бытию. Розанов не доверял высоким материям, он называл христианство номиналистичным – чисто словесным построением, чуждым человеку на всех его путях. Кроме смерти.
Вообще Розанов обладал своеобразным критерием истины: там, где были «пары», телесные испарения, всяческая телесность – там для него была истина. Вот такое, например, его высказывание выпишем:
В паскудстве – Солнце. Другое солнце, живое солнце. О, тогда понятны и хлысты и их – если он есть – свальный грех? «Испытаемте и сведем солнце в эту избу»… Теплая, парная, вонючая. Мудрые мужики нюхают и говорят: «К нам сюда сегодня бог придет». Бог не бог, а Диана Эфесская явно тут <…>.
И ржут. Хлысты и небеса. Вонько. Скверно. Но они уже знают тайну мира, что «где гадко – там и свято».
И. Т.: Розанов где-то сравнивал русскую баню с английским парламентом – полное предпочтение отдав именно русской бане.
Б. П.: А как же, незабываемый текст, причем никакой иронии не ощущалось, все выдавалось, как незыблемая правда. Помню в той статье слова: западный человек не парится, он «презренно моется». И мистикой бани Розанов называл «легкий пар». Когда это читалось в советские еще годы, поневоле вспоминалась практика начальственной жизни, где, по слухам, самые важные решения принимались в саунах. Василий Аксенов такую сцену однажды живописал.
И. Т.: Но Розанов ведь не с самого начала своей литературной деятельности был Розановым. Сам собою он стал очень постепенно. И поздний Василий Васильевич недаром так притягивает читателя. «Уединенное» и «Опавшие листья» – в двух частях, двух «коробах» – действительно нарушают литературные приличия.
Б. П.: Да, скандал эти книги произвели страшный. Их восприняли как некое издевательство над публикой. Писали о цинизме реакционного нововременца (Розанов работал
