или высокая культура?
Читаю недавно в «Нью-Йорк Таймс» статью, как в Австралии некто Норри Мэй-Уэлби, родившийся мальчиком, но всегда ощущавший себя девочкой, сделал транссексуальную операцию, однако и женщиной себя в официальных документах называть не желает. Подал в суд и выиграл дело: теперь в графе «пол» можно ставить «неопределенный», nonspecific. Вот как прикажете к этому относиться? Что предпочесть – этот балаган или трагедию Вейнингера и Блока, давшую такие выдающиеся культурные результаты?
И. Т.: Борис Михайлович, не удаляемся ли мы от целостной проблемы Блока, уходя в такие судебно-психологические подробности?
Б. П.: Нет и еще раз нет! Это основная тема Блока, и называется она у него «культура и цивилизация». Об этом он в 1919 году доклад прочитал под названием «Крушение гуманизма». Так что эта тема отнюдь не Шпенглером открыта, Бердяев в статье о Шпенглере писал, что это, в сущности, русская тема, она впервые поставлена славянофилами. Они были не против западной культуры, а против западной цивилизации, ощутили этот переход. В десятых годах М. Гершензон написал книгу о славянофиле Киреевском, и ее несомненно знал Блок, он в этом докладе дает раскавыченные цитаты из Киреевского, когда он говорит о необходимости целостного сознания, а не рационалистического распадения познавательных способностей, попросту говоря специализации. Цивилизация ненавистна Блоку не меньше, чем, скажем, Константину Леонтьеву: ненавистен рациональный уклон сознания, технический прогресс, буржуазный гедонизм, индивидуализм и вообще гуманизм. Вот от этого австралийского Шемякина суда он бы взвился от негодования, это для Блока чистой воды цивилизация. Он говорит в том докладе: «Пытаясь обогатить мир, цивилизация его загрязняет». Он даже Флоренцию не захотел полюбить оттого, что там ходит теперь трамвай.
И. Т.: «Умри, Флоренция, Иуда!»
Б. П.: Она же «ирис нежный», а ирис с трамваем несовместимы. Культура у Блока, в отличие от цивилизации, не рациональна, а стихийна. У него есть статья под названием «Культура и стихия», он их, в сущности, отождествляет. Сознание и все мироощущение Блока в высшей степени антибуржуазны.
И. Т.: А в каком смысле антибуржуазны – в смысле Маркса или, скажем, Флобера? Аптекарь Омэ из «Мадам Бовари» – вечный образ такой буржуазности.
Б. П.: Конечно, без Флобера здесь не обойтись, но Блок более сложный случай, нежели Флобер. Блок – русский, а русский писатель, даже поэт не может уйти в чистый эстетизм, как Флобер. У Блока, при всем его первоначально туманном символизме, сохранялось и со временем приумножилось исконное русское народничество: ощущение долга народу, вины перед народом. Его антибуржуазность была не только эстетической установкой, но еще и вот этим народничеством. Но традиционное народничество, с его проектом русского крестьянского социализма, вырастающим из сельской общины, тут тоже ни при чем, Блок по-другому народ видел и ощущал. Народ для него, крестьянство – это не «аграрный
