мне так хотелось ичиги – цветные сапожки,И очень хотелось узнать, кто такой конокрад.
«Шайтан обещал не шалить», – говорила
бабуля,
Молитвенник старый меня от шайтана спасал.
Но всё ж иногда мне казалось: меня обманули,
И он может взять и пробраться – и в спальню,
и в зал.
Огромная серая книга, увы, не читалась,
И бронзовый дед всё смотрел не на внучку,
а вдаль.
И женщина в белом у входа тревожно прощалась,
Но слёз не роняли, а просто застыли
глаза, как миндаль.
Не кончайся, живая вода,
Не теряйся, не тай слобода,
Погоди, погоди истончаться,
Оставайся такой, как всегда.
Пусть тропинки уводят в кусты,
Полумесяц сменяет кресты,
Деревянные ставни щебечут,
И окошки сияют чисты.
Пусть белеет берёзья кора,
Запах хлеба летит со двора,
И мальчишки от счастья смеются,
И поют соловьи до утра.
Не кончайся, живая вода,
Не теряйся, не тай слобода,
Погоди, погоди истончаться,
Оставайся такой, как всегда.
И вновь – один и тот же сон,
Он возвращается ко мне:
«Я снова дома, я спасён,
Я – наяву, а не во сне…»
И я твержу: «Не отпущу,
Не для того тебя ждала,
Чтобы теперь отдать врачу,
Чтоб снова вечность, снова мгла…»
Но сон тревожен, зябок сон,
Объятья наши непрочны,
И постепенно тает Он,
И нет надежды верить в сны.
Но ускользающей рукой
Он очень долго машет мне:
«Я снова рядом, я с тобой,
Я наяву, а не во сне…»
И редкий ребёнок так любит отца своего,
И редкий отец свою дочь обожает настолько.
И было так солнечно, так невозможно светло…
А стало темно-необъятно, неправильно-горько…
А вместе мы были не так уж и долго,
Неполных четырнадцать лет.
Но живы Барас и мышонок Иголка,
Нетронут его кабинет.
В руке – венок, в ресницах – дождь.
Зачем отца хоронит дочь?!
Нельзя, нельзя! Живой, живой! —
Венок летит по мостовой —
Его отталкиваю прочь:
Зачем отца хоронит дочь?!
Зачем, зачем? Нельзя, нельзя!
Очнитесь, скорбные друзья!
Нельзя, нельзя, наступит ночь!
Зачем отца хоронит дочь?…
Но бьётся в голове, как мяч:
«Я не умру. Малыш, не плачь…»
– Пройдя сквозь горнило беды,
Ты станешь Сверхчеловеком.
– Ответь, для чего мне это?
Я этого не хотел.
Я правильно жил – как умел.
Я вовсе не жаждал боли.
Но было так много Любови…
Куда Ты теперь её дел?
Куда
