принять лекарство, сделал уколы… Не тело, а душу мне надо лечить!.. Скоро, говорят, настанет такое время, когда ничто не будет терзать человеку душу. Кто знает. Не смогла вернуться в Карачурово на своих ногах и поклониться землякам. Ушли не попрощавшись. Тёмной ночью, тайком, словно волки. Не диво, что душа изболелась…
В дверь снова постучали.
– Побудь ещё, – опять попросила Шамсегаян.
– Это очень уж давние дела, – сказал Мирвали, недоумевая.
– Да, давние! Поэтому ты возвращайся, искупи наш грех: зайди ко всем родичам, ко всем землякам и передай поклон от меня. Скажи, что очень стосковалась! Подарки в чемодане. Сам смотри, кому что… Не забудь о ребятишках!.. Мирвали, отодвинь-ка занавеску!
Он поднялся, потянул занавеску в сторону, тонкая ткань, прикреплённая внизу гвоздиком, тут же порвалась. Наблюдавшая за мужем Шамсегаян осуждающе покачала головой:
– Разорвал-таки. Руки у тебя жёсткие, несуразные руки.
Лучи солнца заполнили комнату.
– И в Карачурове, наверно, такая же погода… Скоро будут дёргать горох… Жать рожь… Никто, наверно, не ждёт, чтоб приехала Шамсегаян… Никто не скучает о ней… Словно как и не жила на свете! Дитя человеческое, будто ведро с водой – свалилось и вылилось всё… Нет, Мирвали, мы с тобой были слишком жестокими к себе, самым дорогим не дорожили…
Мирвали, в жизни не разговаривавший с женой о таких вещах, слушал её с каким-то отчуждением. Хоть бы врач вернулся, что ли, или та девушка! Хоть бы в дверь постучали!
– Врач сказал, что Карачурово в той стороне. Я уже справлялась, – вполголоса сказала Шамсегаян и снова попыталась по возможности ближе придвинуться к Мирвали. Кровать была узкая, неудобная. – Смотри не вздумай хоронить меня тут. Довези до Карачурова и сам оставайся там… Не станешь же, словно бродяга, один-одинёшенек шататься неизвестно где. Там твои корни, там родимая земля. Всего-то, говорят, пятьдесят восемь вёрст. Там вот, недалеко…
Еле заметным движением ослабевшей руки Шамсегаян подняла с места огромного, как медведь, Мирвали. Он встал, прислонился к переплёту окна и посмотрел вдаль, на бескрайние поля. Постоял, затем резко обернулся.
– Шамсегаян! Не могу я вернуться туда! Нельзя мне. Не неволь. Нельзя…
Шамсегаян, пока он глядел туда, где было Карачурово, как-то странно вытянулась на кровати и молчала.
– Шамсегаян!
Перед больницей круто остановилась мчавшаяся на предельной скорости машина, из которой вылезли люди в белых халатах…
Когда врачи, прибывшие из районной больницы, вошли в маленькую палату, Шамсегаян уже навеки распрощалась с белым светом.
Мирвали стоял остолбеневший, без слёз, без слов. Его с двух сторон взяли под руки и вывели на свежий воздух. Прибывшим из района ничего не оставалось, как подтвердить, когда и по какой причине произошла смерть.
Мирвали снова сидел на том же берёзовом чурбаке. К нему подошёл молоденький врач, казавшийся без халата ещё более высоким.
– Абый!
– А?…
