родину, купил здесь дом.
Джавад с любопытством рассматривал большое одноэтажное здание, занимавшее целый квартал. Увидел, как из ближайшего парадного подъезда вышли два молодых человека. Один невысокого роста, в папахе, суконном пальто. Второй светлее и выше ростом, с тонкими чертами лица, в фуражке и студенческой шинели. Первый поздоровался с Манафом.
– Кто он? – спросил Джавад.
– Лакец Саид Габиев, в этом доме живёт.
– Второго не знаешь?
– Знаю, но незнаком с ним.
– Вспомни, на кого он похож? – спросил Джавад.
Глядя вслед уходящим, Манаф ответил:
– Не помню.
– На товарища Олега похож этот русский.
– Он кумык, Уллубием зовут, – пояснил Манаф.
– Кумык? – удивился Джавад.
– Кем он работает, учёный, наверное?
– Да, учёный, важные дела делает.
– Наверное, так.
Саид с Уллубием поднялись к Церковной площади и, свернув налево, направились к Вокзальной улице. Так вот он какой, Уллубий…
Недолго сиживал Манаф и в шуринской мастерской. Как и в Севастополе, он то исчезал, не появляясь весь день, а то и по несколько дней подряд пропадал где-то. За Джавада был спокоен. Гаджи-Магома относился к нему так же, как к собственному сыну Абдулле.
Некоторые члены облисполкома, обеспокоенные переворотом в Петрограде и действиями большевиков в Порт-Петровске, для укрепления своего положения объявили на десятое января 1918 года созыв Третьего съезда дагестанских представителей. За несколько дней до начала съезда стало известно о том, что в Шуру движутся многочисленные отряды чалмоносцев во главе с новоявленным имамом Нажмутдином Гоцинским и шейхом Узуном-Хаджи.
На Дербентской улице, от которой начиналась дорога, ведущая в горы, было оживлённо. Несмотря на зимний холод, мастеровые и лавочники по несколько раз в день бегали к постоялым дворам, подходили к едущим на линейках, в скрипучих двухколёсных арбах, спрашивали, что слышно в горах, зачем идут аскеры Гоцинского в Шуру. Не мог усидеть и Гаджи-Магома в мастерской:
– Эй, курдаш[4], ты из какого аула?
– Из Верхнего Казанища.
– Тогда проезжай, ты не можешь знать того, что происходит выше Казанища.
– Эй, кунак, счастливого пути, откуда едешь? – спрашивал Гаджи-Магома очередного путника.
– Из Кадара.
– Ты видел Нажмутдина из Гоцо с аскерами?
– Видел, в Дженгутае они.
– В Шуру собираются?
– А ты что, собираешься в гости звать его к себе? – ответил вопросом на вопрос весёлый верховой.
– А как же, барана приготовил, угощать буду.
– Потерпи малость, сегодня вечером доест в Дженгутае бычка, завтра до твоего барашка доберётся.
Старик возвращался в мастерскую, придвигал треножку к мангалу[5], грел озябшие руки.
– Гости,
Курдаш – товарищ.
Мангал – самодельная маленькая печь, которую топят древесным углем.
