повода им не верить. Перед Исходом нигде не было никаких станций – нигде, кроме Земли; тем не менее удалось отыскать и исследовать сотни миров, выбрать из них наилучшие и перебазировать промышленные объекты и города. Эти исследования и поиски, как ты знаешь, идут до сих пор, и любой человек с планетарной лицензией в кармане может отправиться в девственный, но безопасный мир и вкушать там полное одиночество… А может переехать с семьей, со всеми родичами и друзьями, с компаньонами и родичами компаньонов…
Дик кивнул. Такие планеты, еще не получившие колониального статуса, назывались Мирами Присутствия, и население их составляло от одного до нескольких тысяч человек. Там не было стационарных Пандусов, но и такие миры входили в систему Транспортной Службы и посещались ее эмиссарами раз в месяц или раз в год – как того требовала планетарная лицензия.
И никаких проблем с каналами связи! Пандус работал всегда и везде, и длилось это уже три столетия, с Эпохи Исхода!
– Ты хочешь сказать, – Дик поднял взгляд на отца, – что эта… эта блокировка – точно замок, повешенный кем-то на дверь? Дверь заперта, и нельзя войти?
– Вполне уместная аналогия – дверь заперта и нельзя войти, – с расстановкой произнес Филип Саймон. – А как ты понимаешь, природа не вешает замков и не запирает дверей на засовы. Иное дело – люди!
– Люди, которые там остались? Там? – повторил Дик, подчеркнув это слово, дабы не возникло сомнений, что речь идет о Земле. – Но почему? Для чего? И кому это нужно?
– Почему, для чего… – Саймон-старший пожал плечами. – Не знаю! Не знаю, сынок, и думаю, что немногие смогли бы тебе ответить. Я не сотрудник Транспортной Службы и не эксперт ЦРУ, я изучаю аборигенов Тайяхата – их обычаи, ритуалы, их искусство, их взгляд на мир. И мне приятно это делать. Каждый должен заниматься тем, что доставляет ему радость, ты согласен? И если загадки Земли влекут тебя больше секретов тайят, попробуй раскрыть их… Не сейчас, конечно, – когда подрастешь и поумнеешь.
– Я хотел бы сделаться ксеноэтнографом, как ты, и жить на Тайяхате, – сказал Дик, помолчав.
– Как я!.. Я – этнограф, и потому ты тоже хочешь стать этнографом… Мне кажется, не очень веская причина, а? Я был бы доволен, если б ты нашел иную дорогу, свою. – Филип Саймон покосился на Чию и, понизив голос, добавил: – А о тай и тайя ты знаешь больше моего, сынок. Ты пришел к ним в десять лет, а я – в тридцать, и пути у нас были разными. Мой – кровавым…
Он помрачнел, и Дику стало ясно, что на сегодня разговор окончен. Не нравилось отцу вспоминать, какими тропами попал он в Чимару и скольких воинов-тай лишил жизни, чтоб приняли его как равного к равным. Вероятно, не утешала его мысль, что все свершенное можно счесть научным подвигом, что нет других дорог в тайятских лесах и что дружба Чочинги стоит всей пролитой крови. И, кажется, он полагал, что гибель матери Дика в том змеином ущелье была воздаянием – жертвой, которую взял с него Тайяхат, или карой за излишние настырность и любопытство. Так ли, иначе, но он не рассказывал
