слова Христа, оборачиваются его погибелью. Воля Божья исполняется, а богача-лихоимца настигает кара.
Меру справедливости в отношении к богатому человеку может определить лишь Господь. Однако жадность и скупость как проявление сребролюбивой души, прежде всего, подвергаются общественной нравственной оценке. Назвать человека жадным – означает произнести над ним неумолимый приговор, который сделает его презираемым и вызывающим негодование в глазах общества. Страсть к деньгам и вещам изменяет человека до неузнаваемости. Богатство само по себе есть мощный фактор социального расслоения. Когда же оно становится идолом, то из области социального феномена переходит в область этическую. Скупость и жадность, характеризующиеся как плененность души деньгами и вещами, – предмет нравственно-философской рефлексии А. С. Пушкина. Духовно-нравственная катастрофа сребролюбивой души получила гениальное художественное воплощение в образе барона из «Скупого рыцаря».
Чтобы избежать сравнений с историей взаимоотношения Пушкина с его отцом, который, как известно, был скуп, поэт назвал свою маленькую трагедию переводом несуществующей пьесы. Памятна кинематографическая версия пушкинской «пьесы» и образ скупого рыцаря, созданный И. Смоктуновским в экранизации «Маленьких трагедий» М. Швейцера. Графически точные жесты, абсолютно верно переданные физиология и психодинамика сребролюбивой страсти, совпадают с пушкинским образом барона:
Альбер:
О! мой отец не слуг и не друзей
В них видит, а господ; и сам им служит.
И как же служит? Как алжирский раб,
Как пес цепной. В нетопленной конуре
Живет, пьет воду, ест сухие корки,
Всю ночь не спит, все бегает да лает.
А золото спокойно в сундуках
Лежит себе…[112]
Монолог барона, пожалуй, одна из самых ярких и значительных самохарактеристик греха сребролюбия, объединяющего в себе жадность (мотив стяжательства и накопительства) и скупость (мотив консервации богатства и превращения его в объект поклонения, в идола). Страсть сребролюбия сродни необузданным желаниям плоти:
Как молодой повеса ждет свиданья
С какой-нибудь развратницей лукавой
Иль дурой, им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам…[113]
Барон отождествляет мощь денег с могуществом личности, ставя себя за грань добра и зла, как достигший «совершенного»:
Мне все послушно, я же – ничему;
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья…[114]
Богатство бесстыдно повествует о том, как оно притекает в сундуки, минуя все человеческие нравственные установления. Для усиления воздействия Пушкин прибегает к образу несчастной вдовы с детьми, оказавшейся в должниках у скупого чудовища:
Тут
Там же. С. 350.
Там же. С. 351.
