Фезерфитч! – позвал он, зная, что домоправительница находится сразу за дверью библиотеки.
– Никогда еще в своей жизни я не слышала таких криков из-за уборки пары шляп, – ворчала пожилая женщина, входя в библиотеку и вытирая руки о полы юбки.
Эта женщина никогда не меняла свою точку зрения о беспорядке в доме, хотя ее усилия существенно уменьшали количество шляп, записок на клочках бумаги и разбросанного повсюду мусора из карманов двадцати разных джентльменов, которые оказывались в главном зале. В штаб-квартире постоянно проживали члены Общества, и они нуждались в комнатах, на предмет чего экономка ворчала при каждой возможности.
– Однажды я даже услышала, – добавила она с возмущением, – как некоторые из них делали ставки на то, сколько времени потребуется, чтобы свести меня с ума этим беспорядком. Можно подумать, что я попросила их отправиться на войну!
– Прошу прощения, – сказал Фэллон, обогнул стол и снова уселся в кресло. – Я поговорю с ними, – добавил он и сделал пометку в уме в списке дел.
– Боже мой! У вас закончился чай? – всплеснула она руками, пересекая комнату. Прямоугольник чистого утреннего света, проникавшего сквозь самое дальнее окно, выходящее на улицу, осветил его письменный стол в углу комнаты.
– Чайник абсолютно сухой, – подтвердил Фэллон с улыбкой.
– Так не пойдет! Как вы без чая собираетесь удержать всю эту ораву в доме от попыток наброситься друг на друга? – Она взяла чайную посуду со стола, но не спешила уходить.
Миссис Фезерфитч изучала хозяина дома, и делала это часто. Он даже подозревал, что она ждала, когда его броня даст трещину. Если она хотела, чтобы они поведали друг другу о каких-то сентиментальных моментах, за которыми последовал бы долгий разговор об утратах – с потоками слез, утираемых платком, – то этого не произойдет. Особенно сегодня, независимо от даты в календаре.
Пускай сегодня ровно десять лет, как умерла Перл, но не об этой почти неизвестной никому другому потере он переживал. Его больше заботила… проститутка, чье единственное преступление заключалось в том, что четыре года назад она слишком приблизилась к мистеру Реджинальду Грейплингу.
Миссис Фезерфитч сглотнула, сморгнула навернувшиеся на глаза слезы, и на серебряном подносе у нее в руках задребезжал чайник. Ее можно было назвать эмоциональной, когда проявления чувств даже не требовалось. Но каким-то странным образом ему это нравилось. Это напоминало ему, что прочно укоренившаяся преданность – не к делу, а к человеку – все еще обитает где-то в стенах его дома. А это, в каком-то смысле, был самый обычный дом, даже если сентиментальность витала только в крошечной его части.
– Хотите чего-нибудь перекусить? Я как раз иду на кухню, – спросила экономка и перехватила поднос покрепче, чтобы остановить дрожание фарфоровых чашек.
– Нет. – Это был обычный ответ, который она получала от него каждое утро. Он никогда не менялся, но
