серьезного контакта пока еще не было. Но я его весьма опасаюсь. Мне не нравится тенденция, сопровождающая эти контакты, – все более жесткие последствия. Да еще всякие избитые истины лезут в голову, типа – Бог троицу любит! – Или детская считалка, запавшая в голову с тех самых далеких лет: «Первый раз прощается, второй раз запрещается, а на третий раз – не пропустим вас!».
Стыд и срам!
– Хватит валять дурака, иди сюда! – Это мама. Мы идем с ней по разные стороны неширокой улицы Рубинштейна. У меня в руках сумка с нашим чистым бельем, у нее – таз. Сегодня суббота. Мы идем в баню, ближайшую к нам, в Щербаковом переулке. Я злой доне́льзя, и мама пытается смягчить обстановку. Мне уже двенадцать, а мама все еще водит меня по субботам с собой в женское отделение – мужчин-то у нас в семье нет, и она боится, что без ее присмотра я плохо вымоюсь. Остальные стороны банной проблемы, связанные со мной, в том числе и весьма щепетильные, маму не волнуют – мои протесты и требования отпускать меня в баню одного пресекаются или просто игнорируются.
Официально женщины допускаются в баню с мальчиками только дошкольного возраста. Но это официально. С учетом же наличия после войны большого количества вдов с детьми, – банное начальство позволяет себе смотреть на это правило немного «сквозь пальцы». И мелких мальчиков лет до девяти-десяти банщицы обычно пропускают, делая вид, что не замечают нарушения. Но не более того. Тут все же есть своя «красная линия», и когда женщины пытаются провести с собой более возрастных сыновей, изредка возникают конфликты. С униженными просьбами и объяснениями – с одной стороны, и базарными криками возмущения и непущания – с другой.
Я хилый и малорослый. Пользуясь этим, маме удается проводить меня без инцидентов. На случай их возникновения я имею строжайшие инструкции говорить, что мне вообще семь лет, поскольку если банщица прицепится, то сказав восемь или девять уже не спасешь положение. Она обопрется на «букву закона», и все равно не пустит. Но пока еще врать не приходилось, от чего, собственно говоря, мне не легче.
Вот тут стоит обратить внимание на некоторые серьезные различия среди моих ровесников, так сказать, морально-этического свойства.
Как известно, человеческая природа такова, что если человеку что-то можно, то ему этого не хочется, а если то же самое нельзя – то хочется, причем очень. В результате те, кому нельзя, но очень хочется – готовы аж с риском для жизни лезть по водосточной трубе, по карнизу, да и вообще по чему угодно, лишь бы добраться до вожделенного окна женского отделения. И с упоением и трепетом во всех членах, хоть минуточку созерцать увиденное в любую, даже самую крошечную дырочку, процарапанную в краске, которой окно закрашено. Те же, которые, вроде меня, «допущены», находясь непосредственно в этой вожделенной для кого-то обители, от стыда готовы провалиться сквозь что угодно. Смущаются, не знают куда девать глаза от того, что в них бесцеремонно лезет со всех сторон. И вообще проклинают
