ножке, обнаруженное им здесь же, в нише, беспристрастно отражало все изменения, произошедшие с ним.
Внешность была очень важна для Павлова. Но не в пресловутых «красив-некрасив» было главным.
Главным было – саха. Больше смерти Павлов страшился однажды вылезть из капсулы и не увидеть в зеркале по-особому смуглой кожи, больших монголоидных скул, раскосых глаз. Не обнаружить в зеркале якута.
Роберт остался доволен уведенным. Он отложил зеркало и взял из сейфа один из пистолетов. Проверил магазин, тот оказался полон. Роберт внимательно осмотрел флажок предохранителя, убедился, что он в нужном, безопасном, положении и, убрав указательный палец подальше от спускового крючка, направился в сторону изолятора.
Он не ощутил и капли радости, когда в первую же ночь старший офицер безопасности назначил его дежурным по изолятору. Роберт не сомневался: оставить тут именно его, геолога-взрывника, была очень веская причина. И именно сейчас, после всей этой чертовщины с Ординатором, после подозрительной недосказанности о присутствии кого-то… Впрочем, Нечаев перед уходом чётко дал понять: основной арсенал опечатан и угроза, вроде как, изолирована.
Только вот спокойствия отчего-то не прибавилось.
Роберт приближался к прозрачной переборке изолятора так, будто внутри тихо стрекотало жуткое чудовище, только и ждущее глуповатого на вид якута, чтобы броситься на него через заранее прожжённый кислотой стеклопластик.
Но вместо чудовища на мягком, как и весь остальной изолятор, полу мирно посапывала девушка. Очень стройная, высокая. Жаль, что она спала на боку, близко к стене – было никак не разглядеть лица. Хотелось посмотреть: как же изменилась знаменитая Старстрим?
В виртнете имя Милослава Милош почти не фигурировало, зато её псевдоним не раз гремел на весь мир. Её очерки с других планет переводились даже на амхарский, официальный язык Эфиопии. Неудивительно, при условии, что она до сих пор оставалась единственной допущенной к «прыжку» журналисткой. Голливуд, киномонстр с холмов Калифорнии, так и не добился разрешения на экранизацию единственной художественной её работы – повести «Пустота».
Роберт обожал «Пустоту». Перечитал трижды полностью, и бессчётное количество раз освежал в памяти любимые отрывки и цитаты. Притом, что ценителем литературы не был никогда. Он относился к ней как оружейный историк во второй половине двадцать первого века относится к средневековому мечу, да и вообще к подобного рода холодному оружию: отслужив человечеству не один век, оно в какой-то период времени перестало быть эффективным и необходимым, встав в один ряд с десятком таких же великих вещей и явлений.
Но повесть «Пустота» была исключением. Любовь Павлова к ней имела вполне определённые, глубинные причины. Дело в том, что Роберт с раннего детства заболел устным народным творчеством, к настоящему моменту уже тоже фактически погибшим. Однажды его дедушка, старый таёжный промысловик,
