– Филе стало стыдно, и он, снимая шляпу, был уже чуточку любезнее.
– Добрый день, – выдавил из себя он. Достаточно ли будет просто поздороваться, или еще и поклон нужен? Нет уж, без поклонов сегодня, он все-таки пассажир второго класса, а не проситель в бухгалтерии.
Девушка, сидевшая ближе к двери, ничего не сказала, просто молча притиснула подбородок к пышной манишке. На хорошеньком лице извивалась улыбка, в которой оробевший Филя прочитал презрение. Он мигом оглядел пиджак, брюки и ботинки: так и есть, все в пятнах бурой грязи, и даже березовый листок к колену прилип. По дороге у Настеньки развязался шнурок, и чтобы не терять драгоценное время, Филя бухнулся, куда пришлось, и живо привел обувь сестры в порядок. Отряхиваться было неловко, поэтому он прикрыл листок рукой, решив оторвать его как можно незаметнее, естественным движением путешественника, разглаживающего непрошеную складку на одежде. Он с достоинством сел и тут же спрятал ноги под сиденье. Настенька вертелась рядом, разглядывая обитые плюшем полки, откидной стол, покрытый льняной скатертью с кистями, исшарканный палас на полу. Наконец она пристроилась к окну и принялась пересчитывать вокзальных голубей. Те смешивались в серо-синюю кашу и счету не поддавались.
А Филя продолжал разглядывать девушку из-под век, таясь и обмирая. Строго говоря, она не была красавицей, но не оставила бы равнодушным даже камень. Белая кожа, тонкий нос, глаза, как две лежащие на боку запятые хвостиками вверх, черные косы, змеящиеся по всей голове – не человек, а типографский набор знаков препинания. Это так чудно и пленительно! Филя, давно уже не рисовавший портретов, пытался запомнить все до деталей, чтобы позже сделать набросок. Ему хотелось оставить это лицо себе.
Второй пассажир сидел у окна. Он так и не снял пальто и перчатки, в руках газета – еженедельник «Новости Бурга», который Филя не покупал из экономии. На первой странице размещено фото императора, вяло и неохотно жмущего ладонь американскому президенту. Текст было не разобрать, кособокий мелкий шрифт столбиками стекал к краю страницы. Да и неприлично в чужие газеты смотреть, так всегда говорил отец. Он, строгий поборник морали, считал воровством чтение через плечо: ведь ты, получается, глазами крадешь то, за что заплачено другими. Филя в душе не соглашался с этой интеллигентской ересью, но никогда родителю не возражал. А Настенька по малолетству тем более.
И вдруг газета дрогнула и поползла вниз. Сначала стала видна шляпа («Он и шляпу не снял», – с ужасом подумал Филя), потом красное лицо, густо обрамленное седеющими волосами, и наконец жесткая бородка клинышком, на конце которой висела премерзкая капля. Пассажир внимательно посмотрел на Филю и вдруг облизнулся.
– Григорий Антонович, вам жарко? – засуетилась девушка, вытаскивая на свет божий гигантский носовой платок. – Давайте я вам личико оботру.
«Да какое ж это личико? – растерянно думал Филя. – Скорее, морда или рыло. И почему оно такое красное?»
Тем временем девушка сосредоточенно терла Григорию Антоновичу щеку, а тот морщился и пытался увернуться, но так ничего ей и не сказал. Газета бродила у него на коленях, постепенно соскальзывая на пол.
– Еще маленечко потерпите, – приговаривала девушка. – Вам полегче станет. А я потом окно открою, душно здесь.
Настя вовсю веселилась, наблюдая за этой сценой, и вдруг ахнула, прижала ко рту кулачки. Она неотрывно и напуганно смотрела на Григория Антоновича. Филя потянулся к ней, чтобы обнять, но она отпрянула и еще глубже забилась в угол, поджав ноги.
«Испачкает обивку сапогами, а мне оттирать, – мелькнуло в голове у Фили. – Чего тут бояться? Может, у человека родимое пятно такое или он индеец».
Филя никогда не видел индейцев и был свято уверен, что их кожа цветом напоминает кирпич. Такими он и рисовал их иногда в блокноте, когда был подростком. Теперь же, глядя на странного пассажира, он изо всех сил убеждал себя, что перед ним просто потомок Чингачгука, ведь не случайно на первой странице газеты был портрет американского президента. Тут есть логическая связь, все можно объяснить.
Девушка, не обращая внимания на Настеньку, продолжала свои хлопоты. Она сняла с Григория Антоновича шляпу – обнажилась сырая красная лысина, вокруг которой вповалку лежали слипшиеся завитки пепельно седых волос. Как могла образоваться среди буйной шевелюры столь значительная плешь, было непонятно. Филя резонно предположил, что это тонзура. Значит, сам пассажир вполне может оказаться католическим священником – вот чудеса, откуда он здесь, на станции Гнильцы? Кругом сибирские леса, православная тишь да гладь, деревянные церкви – и вдруг посреди этого великолепия иноверец. Скорей, здесь встретишь жирафа, объедающего елки, чем католика, да еще и индейца.
Странный пассажир тряхнул головой, но кудри не расклеились. Капли пота, сдернутые с кожи центробежной силой, ляпнулись на стекло. Девушка потянулась и стерла их платком, как будто заметала следы преступления. Потом, помедлив чуток и бросив быстрый взгляд на Настеньку
