школьной науки и пионерских журналов, а именно что вечно и безнадежно непостижимое.
Следить за медленным наступлением тайны – что-то вроде солнечного затмения – занятие увлекательное и волнующее. На наших глазах одна реальность «наезжает» на другую. Происходит это повсюду – на витринах и экранах, трибунах и в газетах, книгах и пластинках, в тех бесконечных деталях, которые образуют окружающее.
В повести Битова «Человек в пейзаже» – это центральная мысль, которая не дает покоя ни автору, ни герою. Камни и деревья не знают о соседстве друг друга: пейзажем они становятся лишь в глазах человека, который, в сущности, и является если не автором, то соавтором пейзажа.
Реальность – плод коллективного воображения, поэтому всякий прохожий может стать свидетелем таинства рождения. Перед каждым из них – нас – стоит задача: составить из мириад отдельных фактов картину, выстроить отдельные и вроде бы не связанные между собой элементы в сюжет.
Американские психологи провели опыт: не подозревающим подвоха людям читали выбранные наугад цифры. Все участники эксперимента немедленно обнаруживали в перечне заведомо несуществовавшие в нем закономерности – они их себе просто придумали.
Природа не терпит пустоты, человек – хаоса. Наше сознание устроено таким образом, что мы воспринимаем окружающее только тогда, когда оно укладывается в какую-нибудь историю. (Одна из них – собственно история.)
Истории могут меняться, устаревать, умирать, возрождаться, они могут сосуществовать, соперничать, враждовать, высмеивать друг друга. Невозможно только одно – жить без «истории» вовсе, ибо из нее и состоит наша действительность: реальность – это история, которую мы себе рассказываем.
Смена эпох – это смена «историй». Раньше ее писал миф, потом – церковь. Последние три века нашу историю писала наука, поэтому ученые, в первую очередь обладатели точных знаний, – жрецы реальности, хранители фундаментальных образов, на которых покоится наша картина вселенной.
Это отнюдь не значит, что мы все читали рассказываемую наукой «историю». Нам хватало того, что ее понимали авторы и толкователи. Пока они охраняли объективную, научную реальность, она казалась если даже и не единственно возможной, то наиболее надежной версией мира. Наука была золотым запасом, гарантирующим устойчивость нашей онтологической валюты.
Наука впустила человека в механический универсум, который можно разбирать и собирать заново. Вселенная стала одновременно и строительным «сырьем», и строительной площадкой. Природа, как говорил Базаров, не храм, а мастерская. Отсюда и начался триумфальный путь прогресса, у колыбели которого стояли четыре отца.
Первый – Галилей. Он считал, что природа объясняется с человеком фигурами и числами. Поэтому ученые должны пользоваться исключительно математическим языком, а значит, изучать только те свойства природы, которые можно измерить. Так за пределами классической
