было очень приятно видеть, как очарована Диана, как восхищается каждой деталью ее сокровища, открывая и закрывая крошечные выдвижные ящички. Она даже пообещала пожертвовать свою коллекцию раковин каури, чтобы заполнить один из них.
– Ты можешь использовать его как шкатулку. Для своих колец и драгоценностей. Здесь они будут как в надежном банке.
– У меня нет колец и драгоценностей.
– Нет, так будут. – Диана в последний раз опустила крышку и заперла замок. – Где ты планируешь держать его?
– У тети Луизы, наверно… Отвезу его, когда она приедет забирать меня на каникулы.
– Да, но это будет нескоро. А эта карга-экономка, – вмешалась Лавди, – отказалась выделить ей уголок в своем медицинском шкафу!
– Почему бы тебе не оставить его здесь? – предложила Диана.
– Здесь?!
– Да, в Нанчерроу. В своей спальне. И каждый раз, когда ты станешь приезжать к нам, он будет ждать тебя там.
– Но разве… – Однако в голове у Джудит крутилась лишь одна мысль: она опять получит приглашение приехать в Нанчерроу, этот визит не окажется единственным, она сюда вернется. – Но… он не будет вам мешать?
– Нисколько. И в следующий раз, как поедешь к нам, не забудь захватить кое-что из одежды – ты можешь оставить ее здесь без всякого стеснения, как если бы это был твой второй дом. И тогда тебе не придется ходить в обносках Афины.
– Мне эти вещи очень понравились. У меня никогда не было пуловера из кашемира.
– Тогда оставь его себе. Мы повесим его в твой шкаф, и это будет началом твоего здешнего гардероба.
Давным-давно примирившаяся с тем фактом, что очень пожилым людям не требуется много сна, Лавиния Боскавен лежала в своей мягкой двуспальной кровати головой к окну и наблюдала, как заря высветляет ночное небо. Портьеры были раздвинуты – разведены в стороны до предела: она всегда считала, что безрассудно пренебрегать такими бесценными сокровищами, как темнота за окном, сияние звезд, ночные звуки и запахи.
Портьеры эти были очень старые… пусть и не такие старые, как сама миссис Боскавен; они висели здесь столько же, сколько она сама жила в Дауэр-хаусе, то есть без малого полвека. От времени и от солнечных лучей они полиняли и износились, там и сям торчала наружу толстая подкладка, похожая на клочковатую шерсть старой овцы; шнуры на ламбрекенах и затейливые портьерные завязки расплелись, спутались и свисали беспорядочными комками нитяных петелек. Ну и пусть. Когда-то они были красивыми, она их выбрала, она их любила. И они останутся здесь до самого конца. До ее конца.
Сегодня утром нет дождя. И то хорошо, подумала она. Всю зиму дожди лили и лили, и хотя в свои восемьдесят пять она уже отказалась от прогулок до деревни и обратно и долгих пеших променадов ради моциона, было все-таки приятно иметь возможность выйти в сад и покопаться часок-другой на свежем воздухе: подсыпать опилок под розы или завязать в опрятные пучки листья желтых нарциссов после того, как цветки завянут и осыплются. В этом ей помогала оригинальная скамеечка
