олю вступать в дискуссию со столь странным собеседником столь низкого звания? А тот, уж наверное, не мог бы сам осмелиться нарушить традиционное молчание, предписанное его ролью. Однако как-то она началась.
Наверное, король попросил его быть, по возможности, понежнее и поаккуратнее с бывшей супругой Его Величества, а тот ответил как-то необычно. Ну и, слово за слово…
Во всяком случае, церемония продвинулась уже далеко, позади были и оглашение приговора, и исповедь, священник, отпустив осуждённой грехи, даже ушёл с помоста (вообще-то, не по правилам, заметил король, надо будет выяснить, что это он, не в знак ли протеста? А осуждённая тогда почему должна страдать? Или это как раз против неё?!.). А палач, временно забыв о своих обязанностях, старался убедить короля в том, что он, палач, в силу специфики своего ремесла знаком с предметом не понаслышке, и может с уверенностью утверждать, что наказание в смысле «око за око, зуб за зуб» даже не потому неправильно, что Христос учил подставлять другую щёку… это пусть обсуждают богословы… а потому что при всём старании так не получается. Ибо очень большую роль играет отражение происходящего в уме человека! И это даже важнее, если подумать, самого того, что с человеком происходит. Смертью наказывают, например, за убийство или даже покушение на убийство. Но жертва преступника надеется уцелеть до последнего, а обречённый преступник – нет, потому его испытание гораздо тяжелее. (Можно было подумать, что палачу и самому пришлось когда-то побывать в шкуре приговорённого, и он натерпелся такого страха, что, хоть и спасся, но никак не мог забыть своих ощущений). Было бы разумно дать и ему толику надежды! Например, палач или присутствующий при казни судья мог бы бросать монетку, или даже специально отчеканенную медаль с изображением… э-э-э… ну… чего-то, обозначающего суровость приговора, скажем, меч правосудия, и чего-то, символизирующего милость… например, Вашего лика, государь… после чего, взглянув на неё и ничего не говоря преступнику, следовало бы взмахнуть мечом так, как она укажет, либо над его головой, вхолостую, наказывая его страхом смерти, и отпустить по воле судьбы. Либо, если медаль укажет, казнить. Каждая медаль имеет свою обратную сторону, как говорите вы, англичане. (Это была, кажется, реплика в ответ на королевское «только французский палач может начать предлагать королю нововведения в порядке исполнения наказаний», но в какой момент её произнёс король, никто не запомнил).
– Но тогда, – возразил заинтересовавшийся против воли король, – в половине случаев преступник уцелеет! Что-то мне не верится, что Божий суд может произойти по такому пустяковому поводу, как бросание монетки или даже медали с моим изображением. Родственники убитых им, а с ними и все честные люди возмутятся таким решением. Они попытаются устроить самосуд, а мне такого в государстве не нужно.
– О, Ваше Величество, конечно же, в зависимости от тяжести преступления суд может назначить не один бросок медали правосудия, а больше, чтобы шанс избегнуть наказания был не таким большим. Не в половине случаев. Скажем, если только в трёх бросках медали подряд преступнику выпадет «отпустить», его отпускать, а если хоть в одном из трёх – казнить, то казнить, тогда лишь в одном случае из восьми ему повезёт. А если назначить четыре броска, то только одна шестнадцатая часть преступников избегнет справедливой кары, давая надежду остальным и уравнивая их наказания с преступлениями. Прошу мне верить, Ваше Величество, я очень много раз бросал монетку, и установил это доподлинно. Таким образом, легко сделать очень малым шанс отвертеться от наказания. Но и это уже обеспечит справедливое выполнение принципа «око за око, зуб за зуб», так как и небольшого шанса достаточно для того, чтобы на него надеяться. Суд мог бы руководствоваться обстоятельствами преступления, как они воспринимались жертвой. Если преступник подло напал со спины и убил жертву неожиданно, можно назначать меньше бросков, а если жертва видела, что гибель ожидает её наверняка, то бросков медали нужно было бы назначать больше. В особенности, если видела сильно заранее, и если надежда спастись состояла только в неожиданном вмешательстве третьих лиц или, скажем, неожиданном изменении намерений преступника, причём и то и другое представлялось совсем невероятным.
– Восьмая доля и шестнадцатая – это хорошо. А нельзя ли получить двенадцатую? – заинтересовался король. – Дюжина используется людьми не меньше, чем восьмёрка и шестнадцать, и представляет собой и середину между ними, и, к тому же, в отличие от них, делится не только на два, но и на три, и на шесть, что бывает удобно.
– Конечно, можно, Ваше Величество! – обрадовался палач. – Только лучше взять для этой цели не монетку, а, скажем, игральные кости. Кубики нужно как-то обозначить, где первый, где второй. Или лучше просто бросать поочерёдно. Если назначить, что первый бросок должен дать шестёрку, это уже даст одну шестую. Второй бросок может дать шесть, пять или четыре. Если меньше, преступника надо казнить. Поскольку это половина всех позиций кубика, то это даёт одну вторую долю от той, уже полученной первым броском одной шестой. А вместе получится одна двенадцатая. Можно также вместо второго броска кубика бросить монетку. Это то же самое.
– А
