Ю. Екельчика прилетел на целинные земли С. Урусевский. Несмотря на разные служебные высоты – он главный оператор, я всего лишь ассистент, и разницу в возрасте, у нас уже на предыдущем фильме сложились довольно теплые, даже почти дружеские отношения. Он иногда спрашивал у меня, как бы я построил тот или иной кадр. Как-то снимали сцены в декорации железнодорожного вагона в павильоне. Сергей Павлович долго возился с какой-то многопружинной подставкой под штатив кинокамеры. Пружины выскакивали, дело явно не шло. Я сказал: «Давайте я сниму сцену в качающемся вагоне ручной камерой, покачиваясь на своих коленках, а?».
– «Ну, ты придумаешь!»
А в конце смены Сергей Павлович шепнул мне: «На завтра закажи «Конвас-автомат». И снимал, приседая на коленках сам! Сергей Павлович допускал к камере, только когда шли параллельные съемки. И вообще он не любил выпускать кинокамеру из рук, видно боясь за качество съемки.
По-моему, Урусевскому очень понравилось снимать свободной от штатива ручной камерой, хотя до этого он не любил и, кажется, совсем не снимал ручными камерами. Но в следующих фильмах Сергей Павлович широко и красиво снимал длиннющие планы ручной камерой, особенно в гениальном, думаю лучшем фильме XX века «Летят журавли».
Я уверен, крупные планы в этом фильме стоят того, чтобы попытаться осмыслить и поучиться у великого оператора. Но об этом в разделе «Портрет в живописи, фотографии и кинематографе». Он был волшебником в применении всяческих сеточек, оттененников, диффузионов и туманников. Я наловчился делать для Сергея Павловича самые невероятные насадки, продернутые сеточки и многое другое. На съемку я всегда таскал кофр, наполненный всем вышеперечисленным и еще многими фильтрами, в том числе нейтральными и цветными оттененниками.
Приведу один из рабочих эпизодов, который реально показывает, как трудно давалось Сергею Павловичу рождение высочайшего качества изображения.
– Юра, давай поставим сеточку, которую ты недавно сделал!
Ставлю.
– Нет, не то. Поставь ту, которая была у нас три дня назад!
Ставлю.
– Опять не то. А давай еще раз ту, которая новая!
Ставлю.
– Ну, нет, лучше ту, которую мы ставили на прошлой неделе.
Ставлю.
– Н-да. А если найти сеточку, которую мы ещё не ставили?
Нашел. Ставлю.
– А давай…
Так продолжалось по-моему бесконечно. Калатозов сидел как бы погруженный в свои думы, только желваки быстро вращались и выдавали его чувства. И тут я взорвался! У меня в мозгах что-то закипело, и я наговорил своему любимому мастеру кучу ненужных слов. Калатозов тоже вскочил, и было ясно, что он согласен со мной.
Вечером, после окончания съемки, я обдумывал, как же попросить у мастера прощения, а вышло все наоборот.
Урусевский
