в княжьи конюшни доставить? – отвлек меня от созерцания удаляющейся спины попутчика старшина.
– Ага, и пусть копыта соловушке поправят. Я вечером зайду – гляну…
И продолжал стоять. И стало мне нестерпимо одиноко, зябко. Так, что хотелось завернуться в теплый плащ, пристроиться где-нибудь в теплом месте, да и завыть горестно во все горло.
Мальчишки, припустившие было за чужеземцами, стали возвращаться, когда принц вдруг остановился. Обернулся, сверкнув глазами, и, наклонившись, что-то спросил у сопровождавшего его воина. Выслушал ответ, кивнул и, подбоченясь, отправился дальше.
А я обнаружил, что уже давно стоит передо мной седой старичок и выговаривает:
– …Как вы с батюшкой вашим тот раз гостевали. С тех-то пор и пошло, что как весна, как травка молоденька из землицы на свет повылазит, так што коняги, што кормилицы наши – коровки – совсем тосковать начинают. И ни есть, ни пить не хочут. Давеча жеребчика молодого…
Все просто. Раз пришел сын лесного народа в город да от ряды не отказывается – значит, иди и смотри, что с туземным скотом приключилось. Исцеляй.
Две зимы назад заезжали мы с отцом и дядьями в Росток. Посмотреть на древний камень – След, оставленный богами в подвале княжьего терема. В глубине брата-близнеца валуна, обрастающего мхом в дебрях нашего леса, вдруг загорелась крохотная красная искорка, которой тем не менее хватило, чтоб за ночь выжечь все живое на сажень вокруг. Так пока мы с отцом и князем Вовуром в подвал лазали, дядья – травники умелые – мигом скотину местную на ноги поставили.
Теперь-то я один. И имя мое, Судьбой выбранное, – Арч – значит «лучник». Травы-то и я знаю, да только целители животине не только отварами помочь могут. Тут сила особая нужна. У меня же мощь другая, я с ветром больше дружу, чем с землей…
И страшно стало так, что аж зубы свело…
– Отправь мелочь, на ноги легкую, крапиву рвать, – прямо так, сквозь зубы процедил я. – Как можно больше… И ноготки должны уже повылезать. Их тоже… хотя б охапку пусть нарежут… На площадь пусть несут. Там я буду.
Одеревеневшие ноги слушались плохо. Пришлось выпрямить спину и, глядя поверх голов – нечего им видеть плещущийся в глазах ужас, – шагнуть. Раз, другой…
Лето перевалило за середину. По утрам появились туманы. Слабые пока. Дымка вдоль земли, к рассвету падавшая на траву и плащи обильной росой.
Дрова в костре трещали, щелкали и горели плохо. От речки тянуло свежестью, но маленькие язычки пламени, затеявшие прятки среди наваленного в кострище хвороста, к земле не гнулись.
Сырое неприветливое утро.
Нужно было вставать и идти.
И костер все не разгорался.
И было страшно.
– Иди, – сказал отец. – Пожуешь по дороге.
И отказаться нельзя. Невозможно. Немыслимо. Все, абсолютно все, кому случилось дожить до порога взрослой жизни, в этот летний день поднимались на гору Судьбы. И через две ночи возвращались. И все приносили с
