она опять вспомнила Машкино лицо в ту ночь, и то – какая она была потом, первые месяцы, когда уже была одна, без него, и была она вся как умершая, почерневшая, и только жизнь в ней ее будущего сына и спасла ее тогда от чего-то страшного, чего боялись подруги.
Настя посмотрела на Машу, которая, стоя у стола, просто осматривала все его красивое наполнение, и лицо у нее было сейчас такое другое – довольное и спокойное, хорошее было у Машки лицо, и человек она была – хороший, пожалуй, самый лучший из всех ее подруг. И Настя подумала – ну вот и славно, что у нее все так. Что живет она с Петенькой, и Петенька ее уважает и ценит. И живут они спокойно, хватило Машке с лихвой той дикой страсти и несчастной любви. И Настя довольно вздохнула, хотя особой радости нет в Машкиной жизни, и Пашка, Машин сын, иногда бунтует и хамит Петру Андреевичу, как он официально, не впуская в свою жизнь, его называет. Но это лучше, чем было.
Хотя, кто знает, что лучше – опять подумала Настя. Тогда Машка – любила. Тогда Машка жила. А сейчас? Варенье варит. Готовит салаты и торты. Белье крахмалит. На работу исправно ходит. Тетради проверяет. И это – жизнь?..
– Так, девчонки, все на кухню, – скомандовала Машка, прервав какие-то нерадостные Настины мысли. – Нужно еще кучу всего нарезать. Там такой фронт работ – мне одной не справиться…
Фронт работ был действительно большой. Этому способствовала широкая натура Лариски. Всегда она на их сборища приносила кучу всякой вкуснятины, делала она это щедро, откупаясь таким образом от необходимости самой стоять у плиты и что-то готовить. Вся Лариска была в этом – она просто заходила в какой-нибудь хороший магазин и кидала в корзинку артишоки и банку с икрой, какую-нибудь безумно дорогую ветчину, или экзотический рулет из нескольких сортов мяса.
Лариска была широкой натурой, широкой и какой-то необузданной.
Настя не раз думала, что просто не попала Лариска в руки к настоящему и сильному мужику, который бы ее приструнил, приструнил так, что она забыла бы обо всем своем феминизме, прямолинейности, бурности. И стала бы она – как Машка – нежная и мягкая. И начала бы готовить борщи и печь пирожки. И была бы счастлива тем простым женским счастьем, о котором и мечтает каждая женщина.
– Что-то Люська запаздывает, – сказала Лариса, и, встретившись глазами с Настей, они улыбнулись друг другу, понимая, о чем подумала каждая.
– Как бы они там не переругались за два часа до Нового года, – озвучила свои мысли Лариска, и сказала она это спокойно, не волнуясь на самом деле о том – переругаются они или нет. Потому что ругалась Люська с мужем постоянно, бурно, с каким-то итальянским темпераментом, и не раз Лариска подкалывала ее:
– Твоя мамаша, Люськ, тебя точно с каким-то итальянцем заделала, врет она, что дядя Вася – твой папа. Мать у тебя – само спокойствие, отец – сама сдержанность, тебя же вечно черти раздирают: столько криков, столько визгу, как будто кошку дерут. И, главное, – всегда на пустом месте. Только что у вас – «куси-пуси», и тут бах – скандал.
