он жил на втором этаже – горел свет, и Амосов стоял на балконе. Рядом стояла в одеяле и ночной рубашке его жена, его Аня.
– Прыгай, блядь! – кричад Амосов на жену, указывая с балкона. – Прыгай!
Но Аня вернулась в комнату, и главврач задернул занавеску.
Потом Амосов работал и жил в Магадане – в пятьдесят первом году я встретил его на улице, когда пытался уехать из Магадана на материк.
А потом – я еще был на Колыме, в Адыгалахе, в дорожном управлении – Амосов умер, от инфаркта.
Я познакомился с Беловой.
– Ты здесь работать не будешь!
– Ну не буду, так не буду. А так от меня требует главный врач, поэтому мы тут кое-что переставим.
Белова исчезла и не ходила в приемный покой дня два. На третий день меня вызвал Амосов.
– Вот я тебе прочту рапорт Беловой.
Начальнику Центральной больницы М. А. Винокурову заведующей приемным покоем B.C. Беловой. Рапорт.
В приемный покой на должность фельдшера назначен заключенный Шаламов неоднократно осужденный за контрреволюционные преступления, как мне удалось выяснить в спецчасти, з/к Шаламов был осужден в 1929, 1937, в 1943 году, является кадровым троцкистом и врагом народа. Я не могу работать в окружении таких махровых контрреволюционеров и преступников, как Шаламов.
С работой в приемном покое справляюсь. В этом назначении я вижу руку немецкой разведки, которая внедряет троцкистских агентов в нашу больницу.
К тому же Шаламов груб и вчера дважды довел меня до истерики. Моих распоряжений он не выполняет.
Прошу немедленно решить этот важный государственный вопрос.
А какое мнение начальника больницы?
– Вот, – и Амосов протянул мне рапорт Беловой, где Винокуров написал поперек листа своим уверенным почерком опытного колымского администратора, которому встречались и не такие проблемы:
«Тов. Амосову. Приучите своих подчиненных по таким вопросам обращаться лично к вам. М. Винокуров».
– А почему ты груб? Почему она пишет: груб так, что у нее было два истерических припадка. Матом ты ее, что ли?
– Ну, что вы? Каким матом? Пальто просто не подал.
– Так подай! Подай пальто! – Амосов выскочил из-за стола. – Подай даме пальто. Ведь тут двойная субординация: она начальник – ты подчиненный. Она женщина – ты мужчина. Двойная субординация.
– Даже тройная, – сказал я. – Она – вольная. Я – заключенный.
– Совершенно верно. Тройная субординация. Чего тут думать! Подай пальто. Так подай, подай ей пальто. Клянусь тебе, больше недели Белова здесь не проработает. А за неделю она успеет поднять все колымские архивы – и левобережный и магаданский, да еще московский подымет, до Москвы доберется. Подай, подай этой даме пальто.
– Не обещаю, гражданин начальник, – сказал я.
– А почему она пишет,
