и горничные сновали и суетились вокруг нее. Все были в волнении, исключая самого мастера Изи, который с повязанным тряпочкой пальцем и пятнами крови на передничке уплетал вишни, не обращая ни малейшего внимания на окружающую кутерьму.
– Ну-с, в чем дело, молодой человек? – спросил доктор Миддльтон, войдя в комнату и обращаясь к Джеку, как самому разумному из всей компании.
– О, доктор Миддльтон, – перебил мистер Изи, – он порезал себе руку; я уверен, что перерезал нерв, а в таком случае ему сведет челюсти…
Доктор, не отвечая, осмотрел порезанный палец, а Джек Изи продолжал возиться с вишнями правой рукой.
– Не найдется ли у вас в доме липкий пластырь, мадам? – спросил доктор после осмотра.
– О да! Сбегай Мэри, сбегай Сара!
Спустя несколько минут девушки вернулись – Сара с липким пластырем, а Мэри с ножницами.
– Будьте покойны, мадам, – сказал д-р Миддльтон, наложив пластырь, – я ручаюсь, что дурных последствий не будет.
– Не лучше ли отвести его наверх и уложить в постель? – спросила мистрисс Изи, вложив гинею в руку доктора.
– Безусловной необходимости в этом нет, сударыня, – сказал д-р Миддльтон, – но во всяком случае и вреда не будет.
– Пойдем, милый, ты слышишь, что говорит доктор Миддльтон.
– Да, я слышу, – ответил Джек, – но я не хочу.
– Милый Джонни, пойдем голубчик, пойдем родной.
Джонни уплетал вишни и не отвечал.
– Пойдемте, мастер Джонни, – сказала Сара.
– Убирайся, Сара, – ответил Джонни, дав ей тумака.
– О! Фи, мастер Джонни, – сказала Мэри.
– Джонни, радость моя, – сказала мистрисс Изи, умоляющим тоном, – пойдем, ведь ты пойдешь?
– Я пойду в сад и нарву еще вишен, – заявил мастер Джонни.
– Хорошо, пойдем, радость моя, я отведу тебя в сад.
Джонни вскочил и уцепился за руку матери.
– Что за милое, доброе, послушное дитя! – воскликнула мистрисс Изи, – его можно вести на ниточке.
«Да, рвать вишни», – подумал доктор Миддльтон.
Мистрисс Изи, Джонни, Сара и Мэри ушли в сад, оставив доктора Миддльтона с мистером Изи, который ничего не сказал в течение этой сцены. Доктор Миддльтон был толковый, разумный человек, не желавший никому навязываться. Если он взял гинею за накладку липкого пластыря, то его совесть была спокойна на этот счет. Время было ему одинаково дорого, затратил ли он его с толком или попусту; бедняков же он лечил даром. Постоянно бывая в доме, он достаточно насмотрелся на мастера Джона Изи, и пришел к убеждению, что бойкий и смелый мальчик от природы не лишен хороших задатков, но может быть только испорчен домашним воспитанием, которое сводилось к безграничному баловству со стороны как отца, так и матери. Мистер Изи не был лишен здравых идей о вреде и ненужности телесных наказаний,
