style="font-size:15px;"> – Я пойду в кухню к отцу, – вскричал я.
– Нет, не пойдешь, негодный мальчик, – сказала матушка. – В кухне не твое место, и если я езде услышу, что ты куришь трубку…
– Капитан Бриджмен курит, – отвечал я.
– Да, он курит, а ты не должен курить.
– Поди, поди сюда, дружок, – сказала бабушка, открыв табакерку и держа ее в одной руке. – Что ты сделал с моим табаком?
– Помилуйте, бабушка, трогал ли я сегодня вашу табакерку?
– Почему мне знать? У тебя руки, как крючки, верно, ты трогал; мне бы только хотелось поймать тебя. Я насыпала поутру свежего табаку.
– Может быть, в лавке ошиблись, – сказала тетушка Милли, – это часто случается.
– Не знаю, надо переменить; я не могу этого нюхать.
– Бросьте в огонь, бабушка, – сказал я, – а я сбегаю с табакеркой в лавку и снова насыплю полную.
– Да, больше нечего делать, – отвечала старуха и, подойдя к камину, высыпала табак на уголья. Вдруг последовал взрыв, и масса дыма хлынула ей в лицо; чепчик вспыхнул, очки упали с носа, и лицо почернело, как у трубочиста. Старушка вскрикнула и отскочила назад; но, наткнувшись на стул, на котором сидела, поймала меня и всею своею тяжестью упала на меня. Я только что собирался ускользнуть во время тревоги, потому что матушка и Милли также испугались, как увидел себя почти задушенным тяжестью своей бесчувственной бабушки, а она, как я уже говорил, была огромная и тучная женщина. Будь я в другом положении, я не столько бы страдал, но, к несчастью, я упал прямо на спину и лежал кверху лицом, которое давила широчайшая часть тела старушки; она приплюснула мой нос, и дыхание мое остановилось. Не знаю, долго ли осталась бы бабушка в таком положении; быть может, она бы и совсем задушила меня, если бы я не употребил в дело свои зубы. Я укусил ее сквозь платье, почти задыхаясь, стиснув зубы с судорожным усилием. Бабушка, чувствуя ужасную боль, скатилась на бок, и тогда матушка и тетушка, думавшие, что я убежал из комнаты, нашли меня без чувств, с посиневшим лицом. Они подбежали ко мне, но я все еще не мог разжать зубов; чистый воздух и холодная вода привели меня в чувство, и меня положили на софу в совершенном изнеможении. Бабушка не так счастливо отделалась; она несколько дней не могла сидеть на кресле без подушек, и хотя меня бранили немного, но старушка получила явное ко мне отвращение, матушка молчала, а тетушка сделалась не так весела, как прежде. Все это предвещало что-то недоброе. Через несколько дней я узнал свою судьбу. В одно прекрасное утро, в понедельник, Бен пришел необыкновенно рано; мне надели на голову шапку, на плечи накинули плащ, Бен схватил меня за руку, в другую взял закрытую корзину и повел меня, как овцу на заклание. Когда я уходил, в глазах тетушки Милли были слезы, матушка была печальна, а бабушка даже сквозь очки не могла скрыть своей радости. Дело в том, что бабушка восторжествовала, и меня вели в школу.
Глава IV
Только что мы вышли на улицу, я взглянул в лицо Бену и спросил, куда же мы идем?
– Веду тебя в школу, – отвечал он.
– В школу! За что
