очереди на квартиру – кому угодно, только не Зайцевой. Почему не Зайцевой, спросите? А потому, что у Зайцевой жених был немец. Гэдээровский, правда, немец, не настоящий, но все же…
Уже десять лет почти прошло, как эта любовь со мной приключилась. Делали на нашем заводе танкер для немцев. Это было совместное русско-немецкое, то есть, тьфу, советско-немецкое производство. Немцы строили корпус, а на нашем заводе ставили механизмы и отделку производили. Обе страны социалистические, там и там социалистическое соревнование вовсю идет, поэтому сдали танкер на полгода раньше срока. А потом месяцев восемь мы вместе недоделки устраняли: то к нам на завод танкер пригонят вместе с немецкими судовиками, то гонят его, родимого, обратно в Росток, в немецкий порт, но там уже мы на нем свои недоделки доделываем. Так и катаемся из Ростока в Ленинград и обратно. Сдружились, а многие и слюбились: молодых-то среди нас много было.
Мне понравился механик Петер, Петя по-нашему. Чистенький, обходительный, серьезный, по-русски говорит. Одно плохо – верующий. Это у них еще встречается в ГДР, все же они нашими стали не так давно. Зато, может, он поэтому, когда узнал, что я забеременела, ни про какие аборты и слышать не хотел, а сейчас же побежал к своему начальству просить разрешения жениться на мне. Его начальники разрешили, а наши – ни в какую! Сняли меня с танкера и на партком, на местком, на растудыегоком. Срамят меня и прямо приказывают: «Делай аборт! Все равно не выпустим! Или уговаривай своего фрица в Советский Союз переселяться». А как уговоришь, когда у Пети там, в Ростоке, и родители, и братья с сестрами, и домик с садом, а у меня – ничего подобного: сама круглая сирота и живу в общежитии. На что ж я Петю своего тащить из его гэдээровской Германии буду, на какую такую сладкую жизнь? «Дайте, говорю, хоть комнату, если квартиру нельзя, чтоб жить нам где было, тогда я его попробую уговорить». – «Ишь, говорят, хитрая! Каждому квартиру дай, так вы тут все иностранцами пообзаведетесь!..» И до того меня задергали, засрамили, по начальству затаскали, что на пятом месяце я и скинула мальчика. Скинуть-то скинула, а Пете написать боюсь, чтоб не раздумал жениться. А он там воюет за меня, бумаги пишет во все стороны, советские и немецкие. Только и у него ничего не выходит, видно, наши хозяева сговориться успели. А когда подошел мне срок рожать, Петя прислал мне шубу котиковую, а для ребеночка такое приданое, что соседки со всего общежития сбежались смотреть. Один сплошной синтетик! А я плачу над приданым ребячьим; жизнь-то разбита вся как есть…
После получаю я от Пети письмо, что, мол, между нами все кончено по причине моего обмана. Кто уж ему про ребеночка из Ленинграда написал, не знаю. То ли соседки позавидовали да адрес с письма списали, то ли начальство меры приняло.
Что потом? Да ничего такого особенного. Вышла замуж за хорошего парня с нашего же завода. Пьет только очень, а так всем хорош. Но с Петенькой не сравнить, конечно. Тот был воспитанный немец и к женщине имел обращение. Только и осталось, что шубка Петенькина, которой сносу нет и нет. Уж я даже и плачу иногда над ней: что ж ты, подлюга такая, не рвешься, не снашиваешься, забыть не даешь? А
