ледяным неодобрительным взглядом, но вслух не осудила за поддержку дочери.
– Что ты собираешься узнавать о мире, позволь спросить? – осведомилась она с некоторым неудовольствием.
– Я должна быть в курсе того, что происходит в Столице! – заявила юная ревенант, не оборачиваясь.
– Там не происходит ничего, что касалось бы тебя.
В голосе вдовы господина Белова послышались ледяные интонации, хорошо знакомые Ричарду. Судя по отражению в стекле, Виттория в ответ упрямо выпятила подбородок, становясь удивительно похожей на своего отца.
– Я ревенант, мама! Я должна жить там, где пребывает большинство представителей кланов. А я торчу здесь! – Она обвела ненавидящим взглядом гостиную, обставленную светлой удобной мебелью, стены с деревянными панно и картинами на тему скандинавских легенд, тяжелые чугунные подсвечники и шкуры северных оленей. Покачала головой, словно не веря, что могла позволить увезти себя в такую глушь. – Но если я не могу быть в Столице, то должна хотя бы знать, что там происходит.
– Прежде всего ты моя дочь, – ответила Диана, выслушавшая слова Виттории с невозмутимым спокойствием. – И я хочу уберечь тебя. Ради спасения твоей жизни мы покинули Столицу. – Она помолчала, глядя на упрямо опущенный затылок девушки, и добавила: – Сына я уже потеряла.
Юная ревенант стремительно обернулась. На ее бледных щеках появились два красных пятна – признак тихого бешенства.
– Мама, Валентин стал лугатом! Это огромная честь! Я горжусь им!
– Гордишься тем, что твой брат стал чудовищем?! – воскликнула Диана с болью.
– Я такое же чудовище, как и он, – высокомерно отозвалась Виттория, – и такое же, как мой отец. – Она развернулась и вышла из комнаты.
Ее мать без сил опустилась на диван.
– Ты слышишь, что она говорит? После того как Филипп умер… – Женщина запнулась, вновь переживая свое горе.
Ричард сел рядом с ней.
– Виттория – ревенант, Диана. Она не совсем человек. Ты все время об этом забываешь.
Женщина покачала головой, явно не желая слышать его:
– Ты должен защищать ее, а не потакать всем ее прихотям!
– Я много лет работал с отцом Витты. Я знаю, что не причинит ей вреда. А что точно навредит.
– И что же ей навредит?
– Невозможность исполнять свой долг.
Диана поднялась, подошла к тому же окну, возле которого совсем недавно стояла ее дочь. Скрестила руки на груди. Ее стройная фигура в узкой серой юбке и свитере такого же цвета казалась отражением пасмурного дня за стеклом. Она была бы точно такой же, как этот тусклый северный день, если бы не золотистые, светящиеся волосы. Стянутые в строгую, элегантную прическу, они все равно пытались выбиться из нее, своевольно курчавились у висков и падали на шею пушистыми завитками.
– Ты думаешь, что понимаешь ее лучше меня? – спросила женщина.
