этот разговор Любушка, заплакала, в ноги кинулась отцу:
– Батюшка мой родимый, не губи меня – люблю я Архипушку!
– Нет, Люба, и не проси – не бывать такому браку! Как скажу, так и будет. Не пара тебе Архипка, – Степан Григорьевич властно встал из-за стола. – Всё, пора спать ложиться!
Тяжело было в эту ночь всем в семье Дякиных. Степану Григорьевичу не спалось. Любушке – тоже. Всю подушку она слезами залила. Любушка, двадцатилетняя девушка, считалась первой красавицей на селе. С длинной русой косой, с тёплыми карими глазами она походила на маленькую принцессу. Характером она была в мать – такая же добрая, отзывчивая, скромная.
На душе Степана Григорьевича было неспокойно. Вышел он во двор покурить. Ветер усиливался, деревья сильно раскачивались. И их тени под луной пугали Степана Григорьевича.
– Я пришёл за обещанным! – вдруг в темноте раздался страшный нечеловеческий голос.
Степан Григорьевич заплакал, затрясся от страха:
– Приведу, приведу!
– Смотри, не обмани! Жду до рассвета на лесной опушке, что недалеко от лугов, где стадо деревенское пасётся.
Степан Григорьевич от сильнейшего страха еле открыл дверь своего дома, еле поднялся по ступенькам крыльца:
– Господи! Что я наделал!
– Стёпа, что с тобой? – воскликнула случайно проснувшаяся Марья Никитична. – Ты белее полотна.
– Беда, старуха! Беда! – зарыдал купец. – Слушай, что тебе расскажу. Давно это было, в 45-ом, как сейчас помню. Только-только война закончилась. Я тогда только начинал своё дело: начал из города возить нужные крестьянам товары и скупать у них урожай для продажи в городе. Открыл в селе свою собственную лавку. В общем, удача мне всегда сопутствовала. И односельчане меня тогда купцом прозвали. И вот однажды снарядил я обоз с овощами и поехал в город. А дорога моя лежала через луга, где отец Архипа стада пас. Еду – и вдруг слышу голос Михаила, отца Архипа: «Помоги мне, Степан, век твоего добра не забуду! Пожалей моего десятилетнего сыночка и жёнушку!». Глянул я на поляну, а там Михаил к дереву привязан, а ведьмы вокруг него танцуют, улюлюкают, кричат, смеясь: «Хороший ты, Михаил, столик смастерил!». Тут же на поляне бесы в карты играют. Испугался я, решил бежать. Страшно стало и за свою собственную жизнь, и за свой товар. Вдруг вижу – подбежал ко мне бесёнок: «Что ж ты, Стёпка, смалодушничал? Или товарища бросить хочешь? Ох, и будет мне что твоим односельчанам рассказать!». И стал я нечистого просить: «Не губи меня, бери, что хочешь, за молчание!».
– Ох, Степан Григорьевич, – Марья Никитична с укоризной покачала головой. – От людей ты утаишь, а от Бога ничего не укроется!
– Боялся я, Марьюшка, потерять авторитет односельчан, – Степан тяжело вздохнул. – И говорит мне тогда лукавый: «Душа мне твоя не нужна, она и так уже с червоточиной – всё равно моей будет. Отдай мне то, что в доме у тебя есть, а ты не знаешь». Поклялся я бесу это подарить. Возвращаюсь домой, а ты в это время от бремени разрешилась – Любушку родила, так, стало быть, её и надо бесу отдать.
Залилась
