кроме темноты было еще немного тьмы.
Тьмы и невежества.
Дракон опомнился первый:
– Он без сознания, – Агафья Тихоновна услышала драконью мысль внутри своей головы, – именно поэтому тут так темно. Но это не отсутствие света – это отсутствие мысли, а значит, и отсутствие самой жизни. Впрочем, выходит что это также и отсутствие всяческих иллюзий.
– Возможно, – в отличие от дракона она проговорила слово вслух, хотя в этом не было никакой необходимости.
Артак слышал её и так, бестелесно. Без участия органов физического тела. И, конечно же, без всяческих слов.
Акула широко распахнула глаза, надеясь на своё более совершенное, чем у человека зрение, но так и не смогла ничего увидеть. Она осторожно протянула вперед один из грудных плавников, стараясь нащупать что-то вблизи, но, опять-таки, бесполезно. Плавник легко и беспрепятственно уходил вдаль.
Это значило что на расстоянии вытянутого плавника было пусто. Или, скорее всего – была пустота. Пусто и пустота – совсем не одно и тоже. Пусто – это когда ничего нет. Нет даже пустоты, куда можно было бы протянуть плавник.
Пустота же, сама по себе, уже есть наполнение. Пустое место – это место, пустое от всего, пустое даже от пустоты.
И любое пустое место вначале должно быть наполнено этой самой пустотой, то есть наполнено небытием, из которого может родиться привычное нам бытие – может родиться само физическое пространство.
И уже потом, в этой пустоте, в этом только что зародившемся, прозрачном и ничем не заполненном пространстве возникает и всё остальное – видимое глазу и столь привычное и доступное человеку, животному, дереву – их взглядам, их ощущениям.
Доступное не только зрению, но и всем остальным органам чувств.
Много ли их? Чувств? Пять или больше?
Антон Павлович Чехов, в своё время, писал:
– Что значит умирать? Быть может, у человека сто чувств, и со смертью погибают лишь только пять известных нам, а последние девяносто пять остаются живы…
Кто знает…
Самому же человеку – человеку, а не его чувствам – и вовсе не может быть доступно ровным счетом ничего в существующем мире, ибо он сам и есть это всё – всё, что его окружает; всё, что внутри и снаружи; всё, что чувствуют его чувства; всё, что думают его мысли; всё, что осязает его тело, всё, всё, всё…
Может ли быть так, что сам ты совершенно вдруг, внезапно, без предупреждения и без вложенного труда становишься доступным сам себе?
Может ли быть так, что небытие из которого ты себя достал, крепко рванув за волосы, так быстро отступило и предоставило тебе в полное, безраздельное понимание, а значит, и пользование с исключительными правами, тебя же самого?
Может ли быть так, что ты, сотворив себя кем-то, доступным себе самому, осознал эту доступность сразу – без задержек, без проволочек и без временного контроля?
Может ли быть так, что познавая всего лишь часть – часть мира – себя, ведь
