сюда кто-то приходит, мне следовало бы сразу же догадаться…
Замечание это, несомненно, было сделано без всякого намерения обидеть, это была просто констатация факта, и Олвин так его и воспринял. Он не удивился тому, что его узнали: нравилось ему это или нет, но уже сам факт его непохожести на других, его еще не раскрывшиеся, но уже прозреваемые возможности делали его известным каждому в городе.
– Я – Хедрон, – сказал незнакомец, словно бы это все объясняло. – Они называют меня Шутом.
Олвин непонимающе смотрел на него, и Хедрон пожал плечами с насмешливой покорностью:
– Вот она, слава! Хотя… ты еще юн, и жизнь пока не выкидывала с тобой никаких своих штучек. Твое невежество извинительно.
Он был какой-то приятно-необычный, этот Хедрон. Олвин порылся в памяти, пытаясь отыскать значение странного слова «шут». Оно будило какие-то туманные воспоминания, но он никак не мог сообразить – какие именно. В сложной общественной жизни Диаспара в ходу было множество всяких титулов и прозвищ, и, чтобы выучить их все, требовалось прожить целую жизнь.
– И часто ты приходишь сюда? – немного ревниво спросил Олвин.
Он уже как-то привык считать башню Лоранна своей собственностью и теперь испытывал нечто вроде раздражения оттого, что ее чудеса оказались известны кому-то еще. Интересно, подумал он, выглядывал ли когда-нибудь Хедрон в пустыню, видел ли он, как звезды скатываются за западный край земли?
– Нет, – ответил Хедрон, уловив эти его невысказанные мысли. – Я не был здесь прежде ни разу. Но мне доставляет удовольствие узнавать о всякого рода необычных происшествиях в городе, а с тех пор как некто посещал башню Лоранна, прошло уже очень много времени.
Олвин мимолетно подивился, откуда Хедрон мог узнать о его предыдущих визитах сюда, но быстро оставил эту тему. Диаспар был полон ушей и глаз, а также других, куда более тонких органов восприятия, которые информировали город обо всем, что происходило в его стенах. И если кому-то очень уж приспичило, он, без сомнения, мог найти способ подсоединиться к соответствующим каналам информации.
– Даже если это и необычно, чтобы кто-то приходил сюда, – проговорил Олвин, словно бы защищаясь, – почему это должно тебя интересовать?
– Потому что все необычное в Диаспаре – это моя прерогатива, – ответил Хедрон. – Я обратил на тебя внимание еще очень давно и знал, что нам однажды предстоит встретиться. Я ведь тоже – на свой лад – единственный в своем роде. О, совсем не в том смысле, в каком ты! – я тысячу раз выходил из Зала Творения. Но когда-то давно, в самом начале, меня определили на роль Шута, а в каждый настоящий момент в Диаспаре живет только один Шут. Многие, впрочем, полагают, что и одного-то слишком много.
В голосе Хедрона звучала ирония, удивлявшая Олвина. Было не в лучших манерах задавать прямые личные вопросы, но, в конце концов, Хедрон сам затеял весь этот разговор.
– Прошу простить мне мое невежество, – сказал
