со мной, вот, так, взаправду, сама не знаю, почему сделалось мне грустно, странно.
– Но может ли это быть без причины?
– Я собственно не знаю ни одной, верьте мне, тётя.
Так они разошлись, но пани Малюская следила за племянницей издалека и всё сильней убеждалась, что что-то тяготило её сердце. Юлия ходила по покоям, брала и бросала ноты, задумывалась, вставала, садилась – словом, была явно не в себе.
Бреннер возвращался чрезвычайно поздно, случалось, однако, что являлся вечером на чай. В этот день все обрадовались, услышав в прихожей голос, дочка выбежала его приветствовать. Он возвращался хмурый и молчаливый, обнял дочку, пошёл сразу к своему бюро, объявляя, что имеет много дел, и закрылся в покое, приказав подать лампу. Тем временем приготавливали чай. Когда тот был готов, попросили советника, который, не спрятав бумаг, вышел. Он был обеспокоенный, задумчивый, лицо имел нахмуренное и стиснутые уста. Напрасно Юлия старалась его развеселить – и он был, как бы чем-то мучимый и не в себе.
Среди чая пани Малуская вышла, Бреннер посмотрел на дочку и приблизился к ней.
– Мне нужно тебе что-то сказать, – отозвался он.
Юлия повернулась к нему.
– Ты знаешь, как я люблю тебя и что беспокоить тебя было бы для меня очень болезненным, и однако, знаю, что сделаю тебе неприятно – а должен… Пан Каликст тебя провожал сегодня?
Юлия зарумянилась, но глаза подняла смело.
– Да, – сказала она. – Мы встретились на дороге, было бы смешно, если бы его, как испуганная, отпихнула от себя. Что же в этом плохого?
– Это нехорошо, – отозвался Бреннер – я с этим господином никаких отношений не желаю.
– Отец, имеешь что-нибудь против него? – спросила Юлия.
– Имею, но того, что против него имею, поведать тебе не могу. Достаточно, что, повторяю, я решительно против знакомства и отношений с ним.
Юлия замолчала, но видно было, что ей это действительно сделало нериятность, Бреннеру также жаль её было, он нежно схватил её за руку.
– Дитя моё, дитя моё, – отозвался он, – верь мне. У меня есть причины.
– Разве совершил что-нибудь нечестивое?! Или чем-нибудь запятнал себя? Прошу, отец, скажи мне! – произнесла дочка.
– Но что же он тебя так интересует? – прервал Бреннер.
Панна Юлия мгновение помолчала, задумалась, а потом медленно отвечала:
– Мне было бы больно узнать о нём что-нибудь плохое. Знаешь, отец, почему? Не о нём, может, речь, но о том, что если бы такое бесчестие могло покрываться и заслоняться благородством, как в нём, пришлось бы мне сомневаться в людях.
Бреннер, так спрошенный, мгновение боролся с собой, прежде чем собрался отвечать.
– Не скажу, чтобы на нём тяготело что-то нечестное, но, дитя моё, есть много честных людей, с которыми всё-таки отношения неприятны и – опасны. Вот и тут так – пусть тебе этого будет достаточно. Я с моей стороны прошу, а если нужно, приказываю его избегать,
