Иван куда подробнее рассказывал будто бы и о жертвах былых лет, и о врачах. (Меня интересовало.) Он будто бы поименно характеризовал Шевчуку врачей, слишком активных в деле, а ныне уже уволенных или просто ушедших на заслуженный пенсионный покой. (Притихли. На дачах закапывают свои ордена. Возле яблоньки. Шутка.)
Психиатр, так уж водится, более открыт для людей интеллектуальных профессий. (Я шел за писателя. И я еще сколько-то надеялся.) Но сравнительно с Шевчуком мои разговоры с Иваном Емельяновичем были много скромнее. Я, увы, несколько запоздал, замешкался и уже не входил в элиту к нему приближенных, а мог бы!
По слухам, преподаватель университета Шевчук однажды сказал, не без той же лести, Ивану Емельяновичу – хорошо, мол, именно вы пришли к нам заведовать, совесть чиста и руки ваши не запачканы. Иван ему ответил:
– Это как смотреть на руки. Я шприц тоже держал в руках: колол таких больных.
Шевчук замялся и несколько обалдело посмотрел на него (на его руки). В растерянности спросил-уточнил:
– Но... вам предписывали старшие врачи. Вы были... просто врач-ассистент, проходили практику?
– Верно. Но все-таки я колол.
Конечно, и этот короткий пересказ-легенда работал не против, а на Ивана. Мол, вот он какой. Прямой. Честный. И весь современный, весь на виду. Пусть даже это всего лишь имидж. В конце концов, современность – не более чем рамка. (Как в театре. Модные роли приятно играть.)
Я, увы, с некоторым подозрением отношусь к людям, которые слишком уж точно совпадают с ориентирами времени. То есть не спорю, может быть, Иван Емельянович и впрямь был таким: прямым и честным – а может быть, он таким стал, оттолкнувшись от прошлого, что для нас, для приходящих родственников, в общем-то, одно и то же.
Вопрос о том, как или каким образом залечили моего брата, не мог не всплыть. При том, что Иван Емельянович сам же и назвал словом залечить (в другой раз, на миг задумавшись, он варьировал так: интеллект взрослого человека насильственно погрузили в детство). Психиатр и тут не стал отмежевываться от прошлых лет, что делает ему честь. Он не стал перекладывать – мол, кажется, они лечили так, а может быть, этак. Он все назвал. Когда человек профессионал и к тому же (не одно и то же) достаточно беспристрастен, он умеет объяснить и назвать просто, точно.
Иван Емельянович сидел за своим столом – человек, физически заметно сильный. Моих лет. Даже, пожалуй, за пятьдесят пять. Крупный, большой мужчина, с громадными руками. А речь словно струится – медленна и точна.
Возможно, в эти дни я навязывался и слишком уж лез к нему в душу (в близкое, душевное знакомство) – хотел быть как Шевчук.
– А вот Гамлет? Принц Датский?.. Болен ли он с нашей, с нынешней точки зрения?
Получилось, пожалуй, глупо. (Я сам от себя не ждал, то есть про принца.) Но ведь я философствовал, приставал именно что в одеждах писателя, выспрашивая больше, чем допускали рамки беседы с врачом.
Но тем заметнее, насколько Иван Емельянович
