пришел к власти не с броневика, так с танка – в жестоко обкромсанной стране. Это Нестреляев уже кричит вслух. Ничего, нам хватит? Ошибаетесь. В нас генетически заложена потребность большого пространства. Сдача его обернется не просто кровью, но духовной катастрофой. Нестреляева весело затыкают. За державу ему обидно. Ишь ты!
На беду Нестреляев напрочь не умеет молча соглашаться с тем, чего не думает. В дворянском собранье, где он в последние годы ошивается, вечно придирчиво вынюхивает, часом не пахнет ли антисемитизмом. А в диссидентской среде расклад иной. Здесь он почитает себя обязанным блюсти интересы России. С обеих сторон ему и навешают тумаков. Сидит, надулся как мышь на крупу. Уж тут ему русофильствовать никто не даст.
В памяти Нестреляева всплывают недавние отъезды товарищей с раздачей мебели и скарба. Надо было кротко слушать, как хорошо в обетованном Брайтоне, при том что душа его прекрасно знала, где ей хорошо, и не жаждала вовсе покрова благополучного изгнанья. В случае коммунистической реставрации уехать не успеешь. А пока есть надежда, уезжать великий грех.
Пусть будет с ним то же, что с Россией, он загодя согласен. Вот и праздник пришел на его любовное терпенье. Теперь Нестреляев, найдя, как всегда, опору в своей же собственной душе, окончательно согревается.
Так, веселых и приятных мыслей полон, мой герой, уже довольно хорошо видный и мне, и читателю, крепко за полночь покинул приветливый дом. Пил он там, по своему обыкновенью, всего ничего, и бодро поспешал к метро. Однако мне, летящей за ним чуть повыше тротуара, уж заранее ведомо из компетентных источников, что добраться до дому без приключений ему в эту ночь не удастся. Не такая это простая ночь, да и не такой простой субъект этот Нестреляев. На него пал выбор. Он сподобился. Ему предстоит принять участие в великих мистериях завершения тысячелетья. То в вышнем суждено совете. Но тише, он об этом еще ничего не знает.
На метро он успел, благо ему было без пересадок. Когда же вышел на улицу, сообразил без труда, что ждать троллейбуса в такую пору пустое дело, и пошел пешком, а это без малого час. Только того ждавшие тени прошлого и грядущего стали сгущаться вкруг него таинственным туманом, как ведьмы, завидевшие Макбета. Но он ничего не замечал. Он, интроверт, провалился в свои мысли. Шел по длинному мосту через окружную железную дорогу, и какие-то смутные фигуры увивались за ним. Забегали вперед, заглядывали в лицо, ловили за рукав. Но он, не видя, продолжал размахивать руками, и они отстали. Нестреляев думал свою дежурную мысль. О том, что, покуда он жив, есть кому любить Россию.
Ты, читатель, мне потом скажешь – ловленая сублимация это все. Другой любви не было в мыслях Нестреляева и в его убогом доме, куда он привычно торопился. Однокомнатная хрущевка на границе промышленной зоны казалась ему раем – он чудом выменял на нее комнату в коммуналке. А ту, в свою очередь, из милости оставила ему очередная жена при очередном разводе. Никто не ждет его,
