чреве которого плавали древние останки моряков. С тех пор он смирился с тем, что его отец – существо непроницаемое, или оправдал его герметизм опасностями моря, незаслуженно окружив его славой и трагедией.
Фанни
Когда она вышла из вагона, площадь Комедии показалась ей ослепительным простором. Трамвай прогрохотал за ее спиной. Ее отражение скользнуло по голубым металлическим бокам, и лицо смешалось с лицами оставшихся внутри пассажиров. Толпа несла ее к площади. Зажав под мышкой сумочку, Фанни пошла вперед по плитке и опустила темные очки, чтобы рассмотреть фасад театра, оживление на террасах кафе, где брумизаторы распыляли в воздух, на загорелые тела, молекулы воды. Фонтан с тремя грациями нежился, округлый и юный, на утреннем солнце.
По своему обыкновению Фанни отправилась бы на штурм центра города, но в этот день, едва она вышла из трамвая, утренняя жара пришибла ее, и она замерла, словно в ожидании кого-то, окруженная задевающими ее туристами, оглушенная шлепаньем сандалий и запахом крема для загара, который источали тела. Фанни больше не была уверена в цели своего приезда в Монпелье, и идея шарфика показалась ей пустой. Она вспомнила, как уходил Матье сегодня утром, вспомнила бойкот сына и почувствовала себя глубоко несчастной в центре города, как в театральном представлении, где ей не досталось никакой роли, кроме роли статистки. Солнце припекало кожу, притупляло чувства, ее пошатывало, мозг был окутан усталой и отупевшей плотью, а фасады все так же сверкали, и в каждом окне отражалось белое небо.
Вправду ли им надо ехать в Сет сегодня вечером? Представляя, как они придут к матери без Мартена и распад их брака станет виден всем, она приходила в ужас: неужели она будет выглядеть неудавшейся матерью и женой? Проблеск сознания толкнул ее на улицу Лож, в непрерывно текущую толпу. Фанни растворялась в человеческом море, но все же шла с трудом, словно таща за собой бремя своей семьи, на глазах у всех, у чужих людей, под их насмешками, под их судом. Она постаралась рассеять тягостное чувство и остановилась перед магазинами, разглядывая среди других женщин, иных с мужчинами или детьми, выставленную в витринах летнюю одежду. Ей мерещилось, что каждая из этих женщин скрывает то же бремя сожалений и потерь за пустыми словами и мимолетными взглядами. Фанни узнавала в них себе подобных и тотчас проникалась к ним нежностью; она чувствовала себя в безопасности, когда их руки соприкасались и глаза встречались перед манекенами. Они были рядом, разделяли краткую общность, пока поток прохожих не подхватит их снова.
Фанни вернулась на центральную улицу Жан-Мулен и ходила от магазина к магазину. Почему-то ей вспомнились годы, предшествовавшие рождению Жонаса, о которых она сохранила смутное воспоминание и даже не могла различить, память ли или фотографии и любительские фильмы отца рождали эти образы. Хроники ее детства застыли на манер снимков или картин, но стоило представить их, как возвращались запахи и ощущения. Мимо прошла
