мне все интересно. Делать не́черта. Сижу вот, чай пью. Или цветы окучиваю. Виноград выращиваю. Мне такие сорта прислали районированные – закачаешься! Ученый один вывел. Только никому теперь не нужны его сорта. Сейчас вообще ничего не нужно – кроме денег. Может, и тебе деньги нужны? Да ладно, ладно, чего ты так лицом-то окаменел? Извини. Ты, наверное, единственный в вашем отделе, кто на деньгах не повернут. Или не единственный?
– Сто шестнадцатая усматривается, – не отвечая на вопрос, холодно проговорил я. – Побои из хулиганских побуждений. Так можно повернуть. А можно сделать штраф – личные неприязненные отношения. Это уже административка, совсем другое дело. То есть вы знали этого негодяя и раньше, у вас были конфликты, которые вылились в драку на бытовой почве.
– Я не буду платить этой твари! – предупредил Сазонов, и желваки напряглись на его щеках.
– Не будете. Но мне нужно накопать на него какой-нибудь грязи. Вы с соседями общаетесь? Что-нибудь знаете про то, как этот тип живет? С кем? Что делает?
– Его мамаша, насколько знаю, приторговывает самогоном.
– Еще чем-то?
– Не знаю. Может, и наркотой. Этого я не знаю. А вот мужичков с бутылкой в руках видал, и не раз. Там у нее в калитке окошко такое, звонок рядом. Подходят, звонят, окошко открывается. Туда суют деньги – появляется бутылка. Противная баба. Зубы золотые, пальцы все в перстнях, одевается как… хм… в общем, чем-то на цыганку смахивает. Сама льстивая такая, улыбается, а глаза недобрые. Знаю таких людей – опасные, подлые. Стоит отвернуться, тут же в спину нож воткнут. Сынок ее, вот эта самая шайка – что-то вроде охраны. Наверное, еще и долги выбивают – я видел, как они грузили мужика, кричали что-то про долг, про деньги. Слушай, это же твоя земля? Почему ты-то, участковый, не знаешь, что тут происходит? Они уже год тут торгуют, не меньше!
– У меня бы непростой год, и я кое-что упустил, – промямлил я, кусая нижнюю губу. Мне было стыдно. Уж чего-чего, а шинок на своем участке я должен был засечь! Тоже мне, участковый! Алкаш хренов…
– Я знаю, что у тебя случилось, – Сазонов кивнул, но не стал, как я с отвращением ожидал, произносить что-то заезженное вроде «мои соболезнования», «жизнь не закончилась», «надо жить». Жизнь закончилась. И я не живу. Тело мое живет, а душа умерла в тот солнечный день. И теперь я ненавижу солнце. Люблю дождь. Облака. Снег. Но не солнце.
– Давайте все запишем – все, как случилось. И я буду работать. Только должен предупредить: скорее всего, мне нужно будет договариваться с мамашей отморозка, чтобы она воздействовала на урода и он написал отказное. Думаю, все получится. Только в дальнейшем, пожалуйста, так не делайте. Если уж решили наказать негодяя, так сделайте это тихо, без свидетелей и… наповал. Чтобы некому было заявления писать! И да – не на моем участке! Шутка, шутка! Чего вы так на меня уставились?! Шучу я!
– А мне показалось – не шутишь, – медленно, тяжело припечатал Сазонов. – Что же, это вариант. Только не хочется рук марать кровью этого говнеца. Кости ему пересчитать – одно. Завалить – другое. Я больше не на
