Татка давала, вернее выдавала: под улюлюканье однокашников, по-змеиному извиваясь, словно опытная стриптизёрша, она эротически медленно выскальзывала из длинной сатиновой юбки, одетой поверх той, другой, нормальной, и под радостный визг коллег сначала долго вращала ею у себя высоко над головой, а затем резко отбрасывала прочь, стараясь угодить в лицо одному из мальчиков, что неизменно сопровождалось гомерическим хохотом присутствующих.
Татка – это была я, а верхнюю юбку я систематически одевала на уроки мастерства, ибо моих патологически вредных педагогов доводили до исступления мои короткие юбки.
Ничего не поделаешь: ОНИ ЗНАЛИ СТАНИСЛАВСКОГО! И не только знали, но ещё имели счастье внимать ему, все одетые в одинаковые серые костюмы. По Станиславскому, именно так было надо, а со Станиславским, увы, не поспоришь.
С самого начала первого курса я подружилась с Катей. Тонкая нежная красавица с огромными светло-зелёными глазами, маленьким носиком, чувственными губами и длинными русыми волосами – она, несомненно, была самой талантливой из нас.
Куда это делось потом? Отчего так получилось, что девочка-самородок превратилась в посредственность? Виноваты в этом были всё те же педагоги, делившие набранный ими курс на любимчиков и нелюбимчиков. К числу первых принадлежала Катя, к числу других – я.
Может быть, в конечном итоге было целесообразнее травить, как травили меня, нежели кричать: «Гениально!» – как это было в Катином случае, тем самым успокаивая, усыпляя актёрский нерв? Не знаю, но думаю, что золотая середина – золотое правило педагогики.
Уже потом, много лет спустя, давая уроки русского языка студенткам филологического института в Загребе, я свято буду следовать этому золотому правилу, помня о том, что делали со мной. Боль прошла, но шрамы остались, иногда они дают о себе знать.
…Эх, Катя, Катя! Не удалось тебе поступить ни в один из московских театров, и по распределению пришлось тебе ехать в Саратов.
Но наша дружба продолжилась и на расстоянии: мы переписывались, созванивались. Я посылала тебе по адресу саратовского театрального общежития кое-какие шмоточки. Так у нас с тобой было заведено почти с первых дней нашей дружбы, так было и после. Сначала из Москвы, а затем из Загреба (когда я вышла замуж и уехала) шли посылки к тебе в Саратов.
Не сложилась у тебя актёрская карьера, не удалась личная жизнь.
Вначале ты получала большие, затем средние, а потом и вовсе маленькие роли.
Затем в театр, где ты работала, пришёл новый главреж. Ты смертельно влюбилась в него и полностью потеряла голову.
К сожалению, «полностью потеряла голову» в твоём случае – не выспренная метафора. Пережив нервный срыв, вызванный безответной любовью, ты вначале долго лечилась в психоневрологическом отделении саратовской больницы, затем вышла и, навсегда бросив театр, вернулась в Москву.
Ты устроилась секретаршей на телевидении. В тот день в редакции, в которой ты работала, появился известный кинорежиссёр, он был старше тебя на двадцать лет.
Высокий, худощавый, с лучистыми глазами,
