ровь, твой пот и твои слёзы. И, только стоя на его берегу, ты сможешь когда-нибудь увидеть Зелёный Парус.
Пролог
Такие цвета здесь бывают только в мае, и то недели две, не больше.
Густо-синее небо. Безупречное, ни единого белого комочка. Опрокинутое над вкусно-изумрудной степью, покрытой новорождённой травой длиной в женский ноготь.
Ольга Андреевна с удовольствием вступила босыми ножками в нагретый солнцем янтарный квадрат паркета. Отдернула тюлевую занавеску, скрипнув кольцами по проволоке. Надавила узкой ладонью на ручку балконной двери; открыла, впустив в комнату непривычно чистый, без единой пылинки, сквознячок.
Совсем немного дней пройдёт, и беспощадное монгольское солнце убьёт зелень, превратив её в грязно-жёлтый пыльный ковёр. Сводящий с ума вечный ветер пустыни Гоби будет гонять мутные клубы, покрывая мелким серым прахом всё вокруг.
А небо выгорит до рвотно-блёклого оттенка старых сатиновых трусов.
Сзади раздался зевок и противный скребущий звук. Лёгкое воздушное настроение мгновенно сгинуло.
Ольга оглянулась и поморщилась.
– Коля! Ну, сколько тебя просить! Не чеши свои… причиндалы свои. При мне.
– Отставить нытьё. Подумаешь, какие мы нежные – муж хозяйство при них чешет. Иди лучше борщу согрей, я жрать хочу. И балкон закрой, дура, пылища же налетит.
– Подожди немножко. Помнишь, ты только майора получил… В семьдесят восьмом году? А, не важно. Мы в санаторий поехали, в Адлер. Чемоданы даже не стали заносить, побежали на берег. Было утро, такое свежее! И море. Синее-синее. Вот подойди, погляди – небо сейчас такого же цвета, как тогда море. Прямо дежавю какое-то. И ты меня ещё тогда обнял, так нежно. И сказал…
– Слушай, хватить трындеть, а? Жрать, говорю, давай.
Ольга Андреевна с грохотом захлопнула балконную дверь. Стремительно пронеслась на кухню, давя подкатывающие к горлу слёзы и стараясь не слушать доносящееся вслед шуршание газеты и злобное бормотание:
– Это ж надо, слов каких нахваталась – «дежавю»! Ёрш твою! Графиня, понимаешь…
Дорогой друг!
Извини, что мешаю тебе продолжать чтение. Ты удобно устроился (или «устроилась»? Ах, тогда тем более нет мне прощения, но я всё же рассчитываю на твоё снисхождение, прелестная незнакомка!) в кресле или на любимом, продавленном непосредственно под твоё туловище диване… А может, тебя болтает сейчас в вагоне метро и ты одной рукой держишься за отполированную миллионами ладоней стальную трубу, а другая служит пюпитром для этой книги. Тебя раскачивает вместе с плотно прижатыми давкой соседями, глаза ловят прыгающие строчки, ни одна сволочь не уступит место, тебе и так нелегко. Ты уже настроился на роман, ты предвкушаешь удовольствие (а как же?!), и тут бесцеремонно встреваю я и отвлекаю тебя от начатого процесса. Но я имею на это право! Я на всякий случай этот опус написал.
Просто хочу рассказать тебе одну обыкновенную историю, пока не забыл. Она не имеет никакого отношения к сюжету данной книги, в ней не содержится второго дна (я подозреваю, что у этого произведения и с первым-то дном напряжёнка, и вместо финала у него – вообще обрыв. Но не буду забегать вперёд) или многозначительных намёков, а вот – поди ж ты! – хочу её тебе поведать. Не сердись, не считай меня треплом или каким-то любителем обломов. Прости меня и немножко потерпи. Пожалуйста!
Жил-был на свете один генерал. И даже не просто генерал, а генерал-лейтенант. Злые языки утверждают, что он прямо так и вылупился в реальность – в расшитом золотом мундире, с двойными широкими красными полосами лампас на штанах, такого же цвета самоуверенной мордой и ничем не ограниченным хамством. Некоторые романтики и гуманисты робко надеются, будто у него когда-то была юность, а может, даже детство (отрочества у него точно не было – вы можете представить себе прыщавого генерала, измученного поллюцией? Я – не могу). У меня нет на этот счёт однозначного мнения, поэтому первую часть биографии генерала оставим за кадром.
И совершенно не важно, какая у него была фамилия. Все его помнят по прозвищу как Фотографа. Необычное прозвище для военачальника, не правда ли? Но абсолютно верно отражающее суть данного субъекта.
Несмотря на бесконечные тайные и явные войны, выпавшие на долю нашего Отечества, генерал не имел боевого опыта. Вышестоящие начальники просто не посылали его в районы боевых действий. Клеветники ехидно заметят, что это происходило по причине непроходимой тупости генерала, а также отсутствия у него тактического, стратегического или ещё какого известного науке вида человеческого мышления. Но я уверен, что заоблачных высот руководители слишком ценили Фотографа и не рисковали им из-за такой мелочи, как война.
Потому что не было этому
