когда Ваня перестал выпивать, такая тишина в квартире наступила! Теперь только звонят по телефону и выпытывают у меня: «Ну как твой муж? Не бросил еще дурью маяться?»
Вчера, например, зашел к нам Костя Комплектов (помнишь? тот, который с женой в Австрии живет – сегодня он опять туда уехал). Так и он пробыл у нас совсем недолго. Как узнал, что Ваня ничего не пьет, растерялся, загрустил, рассказал немного об Австрии и ушел.
Зато Ваня теперь по вечерам обязательно гуляет – обдумывает свою диссертацию на свежем воздухе. Раньше у него было только два занятия – либо до часу ночи строчил на машинке, либо кутил с друзьями. А теперь вовсю следит за своим здоровьем. Даже спать стал отдельно – в своем кабинете. Говорит, так ему удобнее и так он лучше высыпается. Пусть делает как считает нужным. Я так теперь люблю теперешнего своего Ванечку, что, кажется, на все для него готова. Разве может женщина желать себе лучшего мужа?!
Вот такие у нас дела. А в остальном – без изменений. Машеньку в школе по-прежнему ругают за рассеянность и «некоммуникабельность», а Варька по-прежнему не столько ходит в детский сад, сколько болеет и сидит дома. Не волнуйся, ничего серьезного – одни ОРЗ. Может быть, устроить ее на пятидневку? Говорят, что на пятидневке дети болеют реже.
Мамочка, как же тебе не стыдно? Почему ты ничего не напишешь о себе? Как твои ноги? Что тебе сказал доктор? Была ли ты у него? А может быть, тебе все-таки стоит приехать к нам и мы с Ваней покажем тебя какому-нибудь хорошему специалисту? Все-таки Москва есть Москва.
Целую тебя крепко-крепко и иду спать. Твоя Светочка.
25 января
Милый Володя.
Теперь, когда я все для себя окончательно уяснил, и об этом хочу рассказать.
Я уже, помнится, писал тебе, что как бы заново родился на свет. И первым человеком, которого я увидел, придя в сознание – кроме незнакомых людей в белых халатах, которые приняли мои роды, уложили меня на носилки и отвезли в палату, – была моя жена. Она подбежала к койке, на которой я лежал, принялась обнимать меня, плакать, смеяться. Вернее, то, что это моя жена, я вспомнил лишь спустя некоторое время, а в первый момент был весьма растерян, так как решительно не понимал, что надо от меня этой интересной, совершенно незнакомой мне женщине, почему она меня обнимает, над чем плачет и как ей не совестно так шумно вести себя, когда вокруг спят другие люди. Клянусь тебе, я действительно не узнал ее.
Видишь ли, это как с газетным киоском. С той лишь разницей – и разница эта для меня с каждым днем все мучительнее, – что киоск впервые возник передо мной, не имея следов в моей памяти, а женщина эта, по мере того как я к ней присматривался, пробуждала во мне воспоминания, сначала смутные, но постепенно все более отчетливые, знакомые и дорогие сердцу, в то время как сама она по-прежнему оставалась для меня чужой и какой-то досадной, что ли.
То есть я теперь прекрасно понимаю, что передо мной моя жена, что я любил ее многие годы; я узнаю ее движения, ее манеру говорить
