style="font-size:15px;"> По окончании оперы публику выпускают в коридор частями. Старый служака-капельдинер сказал мне в ответ на вопрос, «почему это теперь много народа за шапками и шубами, а не музыку слушать», ответил – «теплых одежд украли уже на 12 000 руб.»».
То есть жизнь театра продолжалась, пусть и погруженная в глубокий кризис.
В мае 1919 года в Большом театре состоялся примечательный концерт. Виолончелист Виктор Кубацкий вспоминал о нем: «На первом концерте вне всяких объявлений, как бы экспромтом выступил А. В. Луначарский… Это была блистательная речь, чудо ораторского искусства. Нарком зажег аудиторию своим вдохновением. Он внушал ей мысли и выводы глубоко партийные, революционные… Резонанс этой речи, несомненно, был огромен… Все концерты проходили с неизменным успехом у новой рабочей и красноармейской аудитории, чему способствовали вдохновенные выступления А. В. Луначарского, его мысли об искусстве, при этом излагаемые общедоступным языком и в блестящей ораторской форме. Весь коллектив Большого театра относился к этим выступлениям с огромным интересом, как к новой форме концертов, типа Музыкального университета».
Теперь становится понятно, почему товарищ Лепешинский называл Большой театр «детищем Луначарского». А уж зажечь аудиторию нарком умел.
Впрочем, и «общественную функцию» театр нес отменно. Это, правда, началось еще до октября, после Февральской революции. Московский обыватель Н. П. Окунев заносил в свой дневник: «В Большом театре Керенский выступил в качестве оратора в благотворительном концерте-митинге и стяжал новые лавры своему зажигательному красноречию. Лозунг „не будьте жадными, трусливыми, не бойтесь свободы, верьте в лучшую жизнь для всех“. В театре устроили аукцион его портретов с автографами (просто увеличенная фотография) и продали один за 15.200 р., другой за 8.200 р., третий за 5.000 р. и четвертый за 1.100 р… Куда уж тут и Шаляпину!»
А спустя два с половиной месяца все здесь же состоялась некое высшее заседание. Совещание открылось бурной речью Керенского, продолжавшейся более полутора часов. «Речь расцветена крылатыми фразами, но не окрылила никого, – писал Окунев. – Все равно нам не сладко, и сегодня жизнь идет тем же манером. На Чистых прудах все равно такое же безобразие, хвосты такие же, матерного слова сколько угодно, папиросы – 1 р. десяток, маленькое яблочко – двугривенный штука, и пьяных порядочно». Наконец-то Керенский поставил офицеров и солдат каждого на свое место, то есть признал, что «мозг русской армии – рядовое, боевое, карьеры не делающее, но безропотно в тяжких условиях, а иногда и испытаниях погибающее за родину офицерство». А вот и «крылатость»: «Для нас и для меня нет родины без свободы и нет свободы без родины». Временное правительство все увереннее погружалось в кризис. И для демонстрации этого факта использовало старую добрую балетную сцену.
* * *
30 апреля 1917 года, когда в Москве вовсю шли бои за власть, капельдинер Большого театра Степанов совершил
