позволявшие делать вид, что кризис на этих странах не сказался. В последнее время к этой категории относятся также Япония и Италия – страны с быстро стареющим населением и отстающей от конкурентов экономикой, но по-прежнему достаточно богатые и относительно свободные от задолженностей перед иностранцами, которые могли бы принудить их к реформам. Когда я приехал в Буэнос-Айрес в апреле 2015-го, экономика рушилась, а уровень инфляции превышал уровни всех крупных стран и официально составлял 30 %. Ожидая застать столицу в кризисе, я вместо этого увидел шумную вечеринку в гостинице и заполненные посетителями уличные площадки ресторанов вечером в среду. Аргентинцы сказали мне, что кризис почти не чувствуется и стремления к переменам практически нет – многие сохранили горькие воспоминания о депрессии конца 1990-х, считая ее результатом прошлой попытки провести в стране серьезные реформы.
Даже в Центробанке мне показали презентацию, в которой игнорировалась как текущая рецессия, так и медленное выпадение Аргентины из разряда развитых стран, а упор делался на том, насколько улучшилось положение по сравнению с 2002 годом – нижней точкой депрессии. В стране, настолько привыкшей к кризисам, даже длительного ухудшения положения оказалось недостаточно, чтобы заставить ее жителей стремиться к переменам. Когда-то аргентинцы рассматривали Буэнос-Айрес как южноамериканский Париж, теперь же они говорили о преимуществах своей страны перед соседями помельче, вроде Парагвая. Однако и в Аргентине ситуация меняется. Неожиданный успех на ноябрьских выборах 2015 года Маурисио Макри, лидера, нацеленного на реформы, может свидетельствовать о том, что аргентинцы устали от стагнации.
Китай – совершенно иной пример успешной технократии, которая, возможно, становится слишком уверенной в своей способности управлять экономическим ростом. В течение многих лет Китай сообщал о гораздо менее волатильном экономическом росте, чем в других развивающихся странах, что заставляло подозревать его в манипуляции цифрами ради создания впечатления, что экономика работает, как хорошо отлаженный механизм, и поддержания гармонии в обществе. Долгое время я считал, что эти подозрения преувеличены. Когда в 1979 году Дэн Сяопин пришел к власти, он первым делом сообщил подчиненным, что хочет получать подлинную информацию, а не те показушные цифры, которые скармливали Мао, оберегая его самолюбие. Даже в 1990-м, после событий на площади Тяньаньмэнь, режим Дэна сообщал о росте менее 4 %, намного меньше официального целевого показателя в 8 %. И еще совсем недавно – в 2003 году – выбранные лично Дэном его столь же прагматичные преемники публично критиковали провинциальных руководителей за преувеличение местных показателей роста ради собственной карьеры. Конечно, именно так и должна работать технократия – объективно.
Однако китайское правительство все дальше отходило от этого идеала, манипулируя числами ради решения политических задач. В телеграмме, обнародованной
