«Привет, Рейч. Это я звоню тебе из-за большой воды. Копался сегодня в непонятно откуда взявшихся бумагах и нашел этот номер телефона. Не подозревал, что ты можешь работать автоответчиком на другом конце телефонной линии, так, что даже по стене сполз на пол. Твой голос совсем не изменился. К какому кузнецу ты ходишь за перековыванием голоса и как часто?»
– У тебя тоже очень похожий голос на прошловековый. Я грешным делом совсем про тебя забыла, но голос узнала. Что ты позвонил? Что-нибудь случилось? У вас же сейчас не время для телефонных звонков. Ты здоров на голову? Или правильнее спросить, ты в своем уме?»
Малыш был рад тому, что услышал. Хороший заряд скепсиса и злая ирония в его адрес звучали доказательством, что Райка не парализована от неожиданности. Однако, она думает, что он звонит из-за другой большой воды – из-за океана.
И чтобы эта мысль не выскользнула из его памяти до следующей фразы, он сказал: «Я звоню из-за другой большой воды, чем ты думаешь. Из-за Гудзона или, по-вашему, Хадсон ривер».
Опять воцарилось молчание, и опять Малыш заволновался о параличе или инсульте, но пронесло и на этот раз: «Так ты в Нью-Йорке что ли? Давно приехали?»
– Да давно, но не так. Ты днем занята чем-нибудь? Может быть, встретимся, шампанского попьем, как встарь, если тебе можно. Я не занят для такой оказии и могу подъехать в любое доступное колесам место. Если не можешь сегодня, давай, договоримся на «когда сможешь.»
– Сегодня я ехать никуда не могу – ко мне днем приходят ремонтеры и уборщики, но ты, если хочешь, можешь приехать. Я живу теперь одна и готовлю дом на продажу. У тебя есть GPS – записывай мой адрес. Давай, пожалуйста, быстрее – ко мне уже пришли.
Малыш все записал, как ему сказали.
На автопилоте он поставил 2 бутылки шампанского в морозилку и поймал свое отражение в зеркале около дверей. Отражение было не хуже, чем полчаса назад, но его оно почему-то не устроило. Он даже не понял, что именно его не устроило и почему. Но через пару минут он понял, что подсознательно он хотел бы выглядеть как можно более узнаваемым, но как сделать такое пока не знал.
За несколько дней до их разлуки тридцать слишнем лет назад он представлял из себя польского режиссера порно фильмов пана Груцу и таким, наверное, ей запомнился. Тогда он был не брит и носил висячие на польский манер усы, у него были длинные волосы и румяные щеки.
За годы жизни без Райки все это куда-то подевалось. Он посмотрел на себя еще раз и подумал, что можно, конечно, купить и наклеить усы, потому что так быстро ему своих не отрастить, но что делать с остальным волосяным покровом и очками и сединой?
Малыш почти что с ненавистью потер свою бритую так не кстати щеку и поймал себя на крамольной мысли, что не узнаваемости он хочет, а понравиться. Его даже в жар от такого кинуло, но мгновенно и охладило – зачем ему нравиться пожилой женщине, когда он с успехом нравится молодым. Что-то было
