заметив, что пчеловод снова в изумлении на его туфли пялится.
Может из-за того, что сон этот особенно летним и теплым оказался, задержался в нем Сергеич на дольше, чем в других снах. Даже дольше пробыл он в этом сне, чем в том, в котором жаркая жена Виталина рядом под одеялом лежала.
А к вечеру, когда голод его с кровати поднял, ощутил Сергеич себя заново собранным и смазанным, как отремонтированный на совесть механизм. И даже вермишель без масла и разнообразия, а только с солью, съел он с аппетитом и почти с удовольствием. Радовался он, конечно, не столько вкусу еды, сколько вернувшейся в тело бодрости и особенно тому, как легко ему жевалось. Ведь в чем нездоровье прежде всего проявляется? В том, что человеку челюстями работать не хочется! Теперь же, после сна, хотелось Сергеичу всего: и есть, и чай пить, и еще пару ведер угля на ночь со двора принести. Но уголь в ведрах еще не закончился. А слишком много угля в комнате – тоже не очень хорошая штука, ведь каждая вещь со своей пылью приходит! А угольная пыль – одна из самых вредных. Это ж она Сергеича инвалидом сделала. Но это так, по медицинским бумагам и по документам пенсионного фонда. А бумаги медицинские ему докторша из поликлиники шахтоуправления выписала. Он ей трехлитровку меда в подарок принес. Она улыбнулась тогда, сказала «ну и ладно!» и сделала его хронически больным. А был ли он таким больным? Бог его знает! Да, кашель иногда до слез в глазах его мучил, а иногда исчезал на месяц-другой. Вот и сейчас угольная пыль, поднимавшаяся при пересыпании топлива в буржуйку, Сергеичу не докучала.
11
Наутро, после кружки горячего чаю, с Пашкиным биноклем в руках вышел Сергеич бодро на край огорода. Поводил биноклем по зимнему полю. Все бело, только белизна местами разная. Да и полосы продавленные на снежной корке заметил – его собственный след. Но даже по собственному следу не смог он глазами схороненного под снежными корками мертвеца отыскать.
Теперь уже успокоился Сергеич так, как человек, потерявший причину для долгого беспокойства. Ну, наверное, так успокаивается муж, что за смертельно больной женой год или два ухаживал и, наконец, похоронил ее, отмучившуюся и его отмучившую.
На небе тусклое солнце светило, словно сквозь тонкую пленку верхнего мороженого воздуха, сквозь ту полупрозрачную серость, что обычно зимой на небе голубизну от глаз человеческих прячет.
Прошел Сергеич через двор мимо сарая-гаража и пчелиного сарая-зимовника. И мимо дома прошел да через калитку на свою улицу выбрался. На улицу Ленина. Посмотрел в сторону церкви и кладбища. Раньше бы его взгляд в купол церкви уперся. А потом, по мере приближения, поднималась бы церковь перед идущим к ней своими деревянными стенами, в божественный синий цвет окрашенными. Но «раньше» – это не «теперь»!
Зашагал он в к церкви, которой больше не было. Зашагал по уличной грунтовке, что когда-то и камнями укрепили, и угольной осыпью ровняли. Не хуже асфальта она летом была. Да и сейчас из-за полного отсутствия дорожного движения не украшала
