навернулись слезы и его холеное лицо исказил нервный тик. Болезнь или проявление чувств?
Светлана, опустив голову, произнесла:
– Я не имела представления, что это ваш сын... Как часто бывает, на меня просто нахлынуло странное чувство, а потом возникли образы... Я не могу ими управлять...
– Я так вам благодарен! – воскликнул внезапно Аскольдов. – Вы просто чудо! Вы...
Он снова замолчал, кресло проехалось по ателье, и Аскольдов глухо продолжил:
– Вообще-то я принял решение не дожидаться неминуемой кончины. Существовать подобно растению и быть еще какое-то время прикованным к машинам и аппаратам, искусственным путем поддерживающим жизнь в моем теле, я не хочу. Поэтому планирую к концу года свою кончину – при помощи коктейля из нескольких токсинов и с незабываемым праздником накануне. Если уж умирать, то с музыкой, как пресытившиеся жизнью патриции в Древнем Риме! Но теперь придется это отложить. Покончить с собой я, в конце концов, всегда успею. Теперь мне интересно жить. Теперь я хочу узнать правду – правду о моем сыне Феликсе. Найти его убийц и покарать их. И только вслед за ними пересечь Стикс...
Тон художника был спокойный, но в каждом слове сквозили гнев и что-то еще.
– За одиннадцать лет я побывал у всевозможных прорицателей, ведунов и колдуний, даже к болгарской прорицательнице Ванге, незадолго до ее смерти, ездил... И все они говорили совершенно разные вещи! Одни уверяли, что Феликс жив, другие утверждали, что мертв. Но никому из них я не верил. А вы говорите правду. Да, вы не пытаетесь обмануть меня. Но это мы еще проверим другим путем...
Он подъехал вплотную к Светлане, и женщина поежилась. Художник, помолчав, вздохнул и сказал:
– У меня был сын... Феликс... от первого брака... С моей первой супругой мы давно жили раздельно. И это было, как я теперь понимаю, большой ошибкой. Тогда, одиннадцать лет назад, я уже был известным и богатым. И совершенно здоровым. Кстати, не исключено, что трагедия с Феликсом послужила толчком к развитию болезни... Так вот, олигархи и «звезды» уже тогда желали заказать у меня свой портрет, я же хотел урвать от жизни как можно больше удовольствий. Алкоголь, наркотики, девки, казино, угар, разврат, суета сует...
Марк Черносвитов попытался что-то вставить, но Сальвадор Аскольдов остановил его:
– Нет, мне надо выговориться! Я знаю, что виноват в судьбе Феликса. Он ведь был так привязан ко мне, так любил меня, а я... И эта болезнь – моя заслуженная кара!
Художник тонким белым пальцем нажал одну из кнопок на пульте управления креслом, и тотчас в ателье вошел секретарь. Он вынул из кармана брюк портсигар, зажег одну сигарету и почтительно вставил ее в рот художнику.
– Вообще-то врачи мне запретили, да и из-за дочек я бросил, – признался тот, пуская дым, – но они сейчас, слава богу, вместе с женой в Лондоне. Там они в безопасности... ничего не знают... А что касается меня... От рака легких я все равно умереть элементарно не успею!
Юмор у Сальвадора – чернее не бывает.
