серебристых колечекБлестит воронёная гладь.
Рубин на штифте окровавленным оком
В ажурной оправе горит.
Над лезвием острым о чём-то жестоком
Арабская надпись гласит.
А сколько, скажи-ка мне, с плеч богатырских
Ты снёс соколиных голов?
В каких вилайетах, далёких и близких,
Ты сирот рассеял и вдов?
Когда и в какие дома и лачуги
Ты горе с нуждою принёс?
И где они – матери те и подруги, —
Чьи очи погасли от слёз?
Теперь, навевая печальные думы,
Повис на стене ты один,
И оком кровавым, темно и угрюмо
Глядит на меня твой рубин.
Но, мне повинуясь, в наряде роскошном
Навечно ты замер во сне.
Как жаль, что оружие всё невозможно
Заставить ржаветь на стене.
Кисет
Военная буря джигита Али
Швыряла в немирные страны.
Глухая тоска по Отчизне вдали
Томила, как старая рана.
Затих в бурном сердце воинственный шквал…
Грустя по родному аулу,
В убогой лачуге он век доживал
У древних окраин Кабула.
Богатство скитальца – кинжал и кисет.
Кисет расписной из сафьяна
У сердца носил, как святой амулет
Далёких вершин Дагестана.
И в дряхлые годы ни ночью, ни днём
Не смел он расстаться с кисетом.
А люди гадали: что может быть в нём?
Алмаз? Золотые монеты?
Конец неизбежен. Почуяв беду,
Старик, перед вечным покоем,
За странный кисет и в тяжёлом бреду
Хватался дрожащей рукою.
Как только навеки закрыл он глаза,
Отдав свою душу Аллаху,
Служитель мечети кисет развязал
С немым любопытством и страхом.
Склонились безмолвно над тайной Али
Соседи, как хищные птицы.
И что ж они видят?
Щепотку земли,
родимой…
В истлевшей тряпице.
Папаха
В большом сундуке, облицованном жестью,
Забыта владельцем, забыта Аллахом,
Лежит – этот символ и славы, и чести —
Пробитая вражеской пулей папаха.
Папаха – не просто овчинная шкура,
Рукой неумелою сшитая наспех.
В ней блеск золотистый бухарского сура,
Подкладка – искусно простроченный нансук.
Как вольная птица, сидела когда-то
Она горделиво на темени предка.
И совесть под нею, хранимая свято,
Мятежные думы будила нередко.
А если он в вихре весёлого танца
Носился по кругу, задорный
