какой-то соименник —То был не я, то был другой.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я с веком поднимал болезненные веки —
Два сонных яблока больших,
И мне гремучие рассказывали реки
Ход воспаленных тяжб людских.
Сто лет тому назад подушками белела
Складная легкая постель,
И странно вытянулось глиняное тело —
Кончался века первый хмель.
Среди скрипучего похода мирового
Какая легкая кровать!
Ну что же, если нам не выковать другого,
Давайте с веком вековать.
И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке
Век умирает, а потом —
Два сонных яблока на роговой облатке
Сияют перистым огнем!
* * *
Вы, с квадратными окошками, невысокие дома,
Здравствуй, здравствуй, петербургская
несуровая зима!
И торчат, как щуки ребрами, незамерзшие
катки,
И еще в прихожих слепеньких валяются
коньки.
А давно ли по каналу плыл с красным обжигом
гончар,
Продавал с гранитной лесенки добросовестный
товар!
Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,
И сама собой сдирается с мандаринов кожура.
И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду
домой:
Электрическою мельницей смолот мокко
золотой.
Шоколадные, кирпичные, невысокие дома,
Здравствуй, здравствуй, петербургская
несуровая зима!
И приемные с роялями, где, по креслам
рассадив,
Доктора кого-то потчуют ворохами старых
«Нив».
После бани, после оперы – все равно, куда
ни шло, —
Бестолковое, последнее трамвайное тепло!
* * *
Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка.
Гляжу – изба, вошел в сенцы:
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка…
У изголовья вновь и вновь
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор ее был жалок;
Она сидела до зари
И говорила: «Подари
Хоть
