больше смысла.
Вместо этого он поднялся по лестнице – ступени покрыты широким, мягким ковром. Минул картинную галерею, обошел два дерева в солидных кадках и без стука открыл дверь кабинета, рявкнув:
– Милиция.
Женщина, сидевшая за столом, оторвала взгляд от бумаг и, ткнув когтистым пальчиком в кресло, велела:
– Садитесь. Одну минуту.
Ждать пришлось минут пять. Нарочно томит? Показывает, что он, Димыч, никто? Заставляет нервничать, дергаться, озираться, давит роскошью кабинета, заслоняется узким прямоугольником монитора и рядами разноцветных папок.
И сама-то соответствует месту: деловитая и холеная. Узкое лицо с тонкими губами, острый подбородок и высокий лоб. Волосы стянуты в тугой узел, из которого торчат палочки-заколки. А одна прядка выбилась, легла на щеку.
– Вы насчет Завдеева? – Наконец Елена Викторовна соизволила обратить внимание на посетителя. – Произошедшее, конечно, печально. Однако вынуждена заявить, что школа не несет ответственности за действия учеников вне стен школы.
Апогей официоза. Ей бы отчеты в прокуратуру писать. Ровно, красиво, сухо. Слушал бы и слушал.
– Я по поводу Серафимы Ильиничны.
– Да? – теперь она позволила себе удивиться. Актриска малого театра элитной школы. – Мне казалось, что дело закрыто.
– И открыто. Ввиду новых обстоятельств.
Димыч нарочно не стал уточнять, что обстоятельства эти к смерти отношения не имеют, во всяком случае, не доказано пока, что имеют. А значит, считаются условными.
– Ну что ж... конечно, я буду рада оказать всяческую помощь следствию. Серафима Ильинична проработала в гимназии три года и еще двадцать лет в школе до того, как та стала гимназией. Она зарекомендовала себя как работник обязательный, ответственный...
Врет. Не любила она Серафиму Ильиничну, а та платила той же нелюбовью завучу Леночке, потому что не видела никакой Елены Викторовны, потому что не привыкла, чтобы в завучах да на ответственных постах такие профурсетки восседали. Только Елена Викторовна в жизни не признается, что Димычевы догадки верны. Будет петь дифирамбы и лить меды, сладостью затирая тени войн.
И Димыч, подвинувшись вплотную к столу, тихо спросил:
– А если правду?
Поняла. Дернулась, но не отпрянула. Взгляд выдержала и даже улыбнулась.
– Что ж. Можно и правду. Какую именно хотите услышать? Да, у нас случались конфликты. Да, это я была инициатором ее увольнения. Нет, я не испытываю сожалений по поводу сделанного. Каждый отвечает за себя, а я еще и за школу.
Ошибся ты, Димыч. Ну и к лучшему, пусть дамочка говорит, а ты слушай.
– Вы не против, если я закурю? Только будьте добры, закройте дверь. Парадоксальная ситуация, понимаете ли. В школе абсолютный запрет на курение, а я вот никак... – она виновато пожала плечами и достала из ящика стола коробку.
Дверь Димыч закрыл, молча – плевать он
