тион без малейшего трепета, совершенно спокойно и даже с какой-то усталой скукой. В последние месяцы он ходил сюда, как ходит на службу какой-нибудь мелкий клерк, и испытывал по этому поводу схожие эмоции. Скука, рутина, хотя и не лишенная полезности. С тех пор как Арман стал членом революционного комитета, он многое повидал. Люди отправляемые на гильотину, не нарушали его покоя, не лишали сна и аппетита. Ламерти не испытывал к ним ни ненависти, ни жалости – ему было все равно. Но вот что было ему далеко не безразлично, так это состояния несчастных, ценой которых они могли купить себе жизнь. Именно этим и занимались комиссии по реквизициям, в состав которых Арман попадал очень часто – предлагали плененным аристократам избежать гильотины, отдав в собственность революционного комитета то, чего революции не удалось лишить их до этого. Если в начале смутного времени у кого-то хватило ума (как у самого Ламерти) поместить свои состояния или хотя бы часть их в банки других государств, то задачей реквизиционной комиссии было уговорить заключенных передать все "в дар" на благо республике. Те, кто соглашался, получали жизнь, но лишались всего. Иные же предпочитали сохранить свои состояния для наследников.
Надо сказать, что Арман занимался реквизициями отнюдь не в интересах республики, а исключительно в своих собственных. С 1791 года его, и так немалое состояние увеличилось практически вдвое за счет имуществ осужденных. Поначалу посещения тюрем его даже занимали. Тонкий знаток человеческой натуры, он с любопытством наблюдал как борются в обреченных два могущественнейших инстинкта – жажда жить и любовь к собственности. Но потом это прискучило и реквизиции стали рутиной.
– А вот и он! – услышал Ламерти у себя за спиной и обернулся.
По направлению к нему быстрым шагом шли двое. Первый – молодой человек приятной наружности, в чертах которого, невзирая на отмену сословий, читалась принадлежность к аристократии. Второй был антиподом своего спутника – грубые черты, злобное, лишенное мысли, выражение лица, огромный рост и крепкое сложение сразу выдавали в нем наследственного простолюдина.
– Надо же! – ухмыльнулся здоровяк. – Видать, и впрямь прошли времена, когда знать валялась в постелях до вечера. Нынче на ногах раньше нас, грешных. Давно нас поджидаете, гражданин Ламерти?
Арман с презрением окинул взглядом говорящего. Как же он ненавидел этого ублюдка! Хотя бы потому пора бросать все это, что приходится выслушивать речи от таких, как Парсен. Ничтожество! Башмачник, которому раньше он ни за что не доверил бы лакировку своих туфель, позволяет себе такой тон в разговоре с тем, чей плевок в его сторону был бы честью.
– Вы что-то задержались сегодня, Жерар, – Ламерти намеренно обращался лишь к молодому человеку.
– Ты прав, извини, что заставили ждать – юноша улыбнулся приятной улыбкой, которая была призвана стать залогом примирения между Ламерти и Парсеном.
Все трое торопливо прошли в ворота тюрьмы, пересекли двор, миновали тюремные коридоры и оказались у дверей жандармской приемной. Арман первым распахнул дверь и обвел скучающим взглядом собравшихся там людей. Несчастные аристократы, чей облик нес печать лишений и нравственных страданий, и в противоположность им – сытые, по большей части, тупые лица жандармов. Все как обычно.
Нет, не все! Глаза Ламерти вдруг остановились на женском лице. Единственная среди мужчин женщина, а точнее юная девушка, невольно приковывала к себе взгляд.
– Какая красавица! – услышал Арман за спиной тихое восклицание Жерара.
И правда, заключенная была чудо как хороша. Лишения оставили свой след на ее внешности – она была слишком худа, бледна, платье ее и волосы находились в беспорядке, который, несмотря на все усилия обладательницы, невозможно было скрыть. И все же эти недостатки лишь оттеняли природную красоту. Девушка была невысокого роста, великолепно сложена, что было очевидно, вопреки худобе. Идеальный овал лица, прелестно очерченные губы, не потерявшие нежно розового цвета. Светлые с золотистым отливом, длинные локоны были распущены, и струились водопадом по плечам и спине девушки, вследствие невозможности в условиях тюремной жизни укладывать их в замысловатые прически. Но больше всего поражали ее глаза. В обрамлении темных пушистых ресниц, они сверкали глубокой голубизной горного озера. Девушка была прекрасна!
Арман был знатоком и ценителем дамской красоты, потому с удовольствием любовался юной заключенной. Ей же (это читалось в выражении лица) были крайне неприятны любопытные и откровенные мужские взгляды.
– Ох, какая лапочка! – Парсен тоже заметил девицу. – Ты моя красотка!
Омерзение, выразившееся на лице девушки и находящихся в зале заключенных – мужчин, нимало его не смутило, скорее раззадорило.
– Что скривилась? Неужто тебе не по нраву любезности настоящего мужчины? Привыкай, милочка, потому что я тебя забираю. Ты выйдешь из тюрьмы, и вовсе даже не на гильотину. Причем это не будет стоить тебе ни единого экю, в отличие
