таким, как будто не потерпел никакой перемены, и всецело был предан [православному] учению, с одними беседуя устно о том, что полезно, с другими – посредством чернил и руки, двигая пером [и списывая] как бы со скрижалей ума, а с иными иначе, и как только представлялся случай, вообще же всем уделяя исходящую от него пользу, чтобы и находясь в заключении, всех соделать причастниками его слов и обычного учения.
83. Конечно, было невозможно, чтобы его слова, распространяясь повсюду, не достигли и до дворца и не сделались известными императору. Раздраженный этим, как и следовало ожидать, так как с точностью знал о совершавшемся, он посылает известного Никиту, сына Алексия, которому доверял, как казалось, всё, приказав отвести святого в более отдаленное место, имя коего Вонита[472], крепко заключить там и не дозволять ни с кем ни видеться, ни беседовать, ни много ни мало, и не давать ему свободы делать что-нибудь другое. Когда же он явился к преподобному с известием об этом, отец [сказал] ему: «Я весьма охотно переменю место, потому что я не ограничен местом и знаю, что вся земля, куда бы я ни был заброшен, есть моя и что переселение служит мне наградой. Но удержать свой язык признаю для себя неполезным, поэтому никогда не буду удерживать его и отнюдь не дозволю себе согласиться с вами, требуете ли вы этого с угрозой[473]или советуете. Ибо как [я могу], когда предпочел настоящее именно ради того, чтобы не казалось, что я оставил то, что возлюбил, и отказался от доброй ревности?»
84. Император узнал об этом дерзновенном ответе праведника и его непреклонности во всем. И вот опять с возможной поспешностью он посылает к святому того же Никиту, приказав нанести ему жесточайшие удары, иссечь все тело по частям бичами и всего его исполнить мук. Когда он прибыл к преподобному и сообщил, ради чего пришел, тот раньше, чем окончилась речь, с душевной радостью стал снимать с себя хитон и готовить плоть к бичеванию, ибо «этого, – говорит, – я давно желал и ждал». [Col. 192] Но сострадательный тот муж и истинно милосердный, как только увидел обнаженную честную плоть его, до крайности изнуренную временем и постом, был совершенно поражен и, почувствовав душевное страдание, не дерзнул ни подступить ближе, ни дотронуться вообще до нее, а тем менее бить руками или бичами. Поэтому, надумав в себе некоторую хитрость, чтобы показаться исполнившим приказ императора и обмануть присутствующих, как будто бил святого, он, взяв овечью кожу и положив ее на плечи мужа, по ней как мог наносит удары, предварительно устроив так, чтобы остаться с ним наедине, как он говорил, ради почтения к этому мужу и изнурения его тела. А чтобы показать и капли крови от ран, сам он (о, благосклонная душа!), проколов железным острием, окровавливает свою руку, обмазывает истекающей из нее кровью бич и, выйдя в таком виде, показывает, как [бич] побагровел от крови; сам же тяжело дышал и притворялся утомленным. Получив благословение от преподобного и напутствованный его молитвами, этот боголюбец отправился в путь, удостоенный таким образом дивной награды за прекрасное дело.
85. И
В Анатолийской феме; в 816 г.
В тексте
