а темнушники или метростроевцы сюда вряд ли сумели бы добраться.
Скорее всего это был изгой, так или иначе обреченный на смерть (науку выживания в одиночку надо было изучать с детства), а то и вольный скиталец вроде Кузьмы. Но скитальцы, они же выползки, в последнее время между собой не враждовали – делить было нечего, да и слишком мало их осталось на свете.
Сначала Кузьма хотел затаиться и пропустить незнакомца мимо, но тот каким-то необъяснимым образом учуял его в темноте, что обыкновенному человеку было едва ли по силам.
– Спаси меня, касатик, ибо изгнан я родными братьями из обители Света и скитаюсь во мраке, аки тварь кромешная! – с характерной для светляков кликушеской интонацией заголосил он.
– Как же я тебя, сердечный, спасу? – ответил Кузьма, на всякий случай отходя подальше. – Я не чудотворец. Тьму в свет превращать не умею. И камень в хлеб – тоже. Сам с протянутой рукой скитаюсь.
– Убей меня, касатик! – взмолился изгнанник. – Никто не внемлет моим мольбам, даже смерть. Хотел уморить себя голодом, да от слабости духа опять согрешил. Не выдержал, откушал дьявольской плоти! – Было слышно, как он клочьями рвет мох, а потом топчет его.
– Сам греха страшишься, а меня на грех толкаешь, – молвил Кузьма. – Что мне за радость о тебя руки марать?
– Тебе что один грех, что сотня – все едино! – возразил изгнанник. – Ты в грехе зачат и в грехе издохнешь. Я ведь тебя по голосу узнал. Бывал ты у нас. И неоднократно. Имя у тебя пристойное – Кузьма. А вот прозвище глумливое – Индикоплав.
– Твои же братья мне его и дали, – ответил Кузьма, своего прозвища действительно стеснявшийся. – Лучше скажи, за что тебя изгнали?
– В ереси обвинен. У нас нынче каждый второй – еретик.
– Изгнали-то, поди, тебя одного, а не каждого второго.
– На то есть причины. Я не только еретиком признан, а еще и ересиархом. Чуть ли не подручным самого сатаны! А все за то, что…
– Нет-нет! – перебил его Кузьма. – Не рассказывай. Не хочу я в ваши дрязги влезать. У меня собственных проблем по горло.
– Коли ты в обитель Света направляешься, так в наши дрязги непременно влезешь. Пусть и помимо воли. Гонения там сейчас беспримерные.
– Гонения… – буркнул Кузьма. – Жирный пирог разделить не можете, от того и гонения. Баб-то своих, надеюсь, вы пока не изгоняете?
– Кто же бабу изгонит, – вздохнул еретик. – Непростительно сие… А кто тебя интересует? Не Меланья Тихоня, часом?
– Хотя бы и она, – замялся Кузьма, смущенный такой осведомленностью собеседника.
– Помню, ложился ты с ней… Только не понесла она в тот раз. Опосля от Валерьяна Забияки тройню зачала. По этой причине и померла. Не разродилась… Ты сестру ее попроси, Фотинью. Ничем не хуже. И тебя должна помнить.
– За совет спасибо. Только в этих делах я уж как-нибудь сам разберусь. Давай прощаться.
