энергией и силой духа – стать вне среды, чтобы тем сильнее воздействовать на ту же среду. В страшных пустынях, в углублении в себя в них разгорался внутренний огонь, и они говорили огненным языком, глаголом жгли сердца людей… В уединении они познавали глубочайшие тайны бытия; незримый мир становился для них осязаемой действительностью… Да даже и без слов: опаленное солнцем лицо, глубокий и в то же время вдохновенный взгляд, власяница – словом, весь внешний вид великого аскета, все это открывало людям, что пред ними человек, настоящий человек, во всем величии освобожденной от страстей природы и непоколебимой силы, который, подобно великому первообразу всех аскетов, безбоязненно может предстать пред Ахавами и Иезавелями… Да, великие подвижники уходили из мира и всходили на высоты уединения, на небо безмолвия, но ведь благодаря этому они стали видимы миру, услышаны миром. Их уединение – их всемирная кафедра… Не составляют ли имена многих выдающихся деятелей IV и V века теперь лишь достояние историков-специалистов, между тем как подвиги, творения, задушевные думы и молитвы великих подвижников ведомы если не всем, то хотя нескольким чуть не в каждой русской деревне!
Что же побуждало святых отшельников оставлять города и удаляться в пустыню?
Христиане первых веков дышали одним чувством, которого никакие слова не в состоянии описать, до того завладевающим и поглощающим их внутреннего человека, что они могли повторять слова Апостола: уже не я живу, но живет во мне Христос! Станет ли кто оспаривать тот грустный факт, что та непосредственная любовь ко Христу, которую так живо ощущали первые христиане, теперь явление довольно редкое? Часто ли мы встретим то огненное чувство, которое дышит, например, в словах мученика, которого христиане-братья пытались было спасти от смерти? «Умоляю вас, не оказывайте мне неуместной любви. Оставьте меня сделаться пищей зверей… Простите меня, я сам знаю, что для меня полезно. Ни видимое, ни невидимое – ничто не удержит меня прийти ко Христу. Огонь и крест, толпы зверей, рассечение, расторжение, раздробление костей, отсечение членов, сокрушение всего тела, все лютые муки диавола пусть придут на меня, чтобы только мне достигнуть Христа! Его ищу, умершего за нас, Его желаю, за нас воскресшего… Хочу быть Божиим – не отдавайте меня миру. Пустите меня к чистому Свету… Живой пишу вам, горя желанием смерти!..» Но ведь подвижничество первых веков по своему внутреннему значению – не более как продолжение подвига святых страдальцев за веру во Христа. Не забудем, что для древних христиан быть христианином значило быть святым, равно как грех отождествлялся с язычеством. Вместе с торжеством христианства кончилась брань с внешним врагом, но этот враг, по-видимому сраженный, вновь ожил с ужасающей силой в недрах самой Церкви – в глубокой нравственной порче. Гладиаторские игры давались при Гонории, сыне благочестивого Феодосия. Евдоксия, подобно древним римским императорам, воздвигала свою языческую статую, будучи женой другого его сына…
